Вот и папина машина. Я спрыгнула с тахты, разгладила подушку, на которой сидела. Встала в самой середине комнаты, чтобы сразу увидеть папину реакцию, когда он поднимется по лестнице. Открылась и закрылась входная дверь. Звук тяжелых шагов. Я затаила дыхание.
Папа с лестничной площадки заглянул в гостиную и застыл.
– Что ты наделала! – Даже сквозь загар от всегдашней работы на солнце было видно, как побледнели его обветренные щеки.
– Я… я убралась, – пробормотала я. – И переставила все. Посмотри, нигде ни пятнышка.
Он, конечно, и сам все видел. Все было иначе. Абсолютно все.
– Что ты наделала! – повторил он, не слушая меня. – Где мамины журналы? Где наша семейная фотография?
– Все цело. Я только переложила на другое место. И выбросила кое-какое старье.
– Где плошка с песком, которая стояла у мамы на кофейном столике? – Папа бросился к отдраенному до блеска кофейному столику. – Где она?! Этот песок мама набрала в наш медовый месяц. И привезла в пластиковом пакете из самого Орегона!
– Там, на рабочем столе, – прошептала я, махнув рукой в сторону кухни. – Я не знала, куда его девать.
Папа скрылся на кухне и через секунду вернулся, сжимая в руках плошку с песком.
– Поставь на место! – яростно приказал папа. Я еще никогда не слышала, чтобы он говорил таким тоном. И так хлопнул плошкой о столик, что я подумала: сейчас стекло треснет.
– Я просто хотела…
– Стереть все воспоминания о своей матери? – резко перебил он меня. – Оглянись! Как будто ее здесь никогда и не было. А ты знаешь, зачем она развернула тахту именно под таким углом? Чтобы можно было смотреть телевизор лежа. А почему не любила открывать окна? Чтобы никто не лез в нашу жизнь!
Папа пересек комнату и со стуком захлопнул окно.
Я потрясенно молчала. Отец прежде никогда не кричал на меня. И его крик почему-то подействовал на меня совсем не так, как материна ругань. Может, мне до смерти надоело, что на меня орут. А может, чувствовала свою правоту после того, как целую вечность расчищала свой дом и свою душу. Так или иначе, когда папа повысил голос, я ответила тем же.
– Я все руки себе стерла, убираясь! – завопила я. – Это не дом, а свинарник!
Папа опешил, но не отступил, наоборот – поддал газу:
– Убирай, сколько хочешь, но вещи матери трогать не смей! Надо же иметь хоть каплю уважения.
– Уважения? – задохнулась я. – Я? Я должна ее уважать?
– Разумеется! Она твоя мать.
– Плохая мать!
Я уже рыдала. Не от обиды – от злости. Меня трясло. Столько лет терпеть издевательства и оскорбления! Разве это справедливо?
