Я хотела спросить, но папа сам заговорил:
– Ох, Рэч, уж ты прости… – И умолк.
За что он просил прощения? Не он же меня стукнул, а Бев. Я зажмурилась, боясь снова разреветься.
Папа не умел быть ласковым, и я страшно удивилась, когда он, откинув одеяло, поднял меня на руки. Словно спас из-под обломков детства. Я спрятала лицо на его груди, вцепилась в него, как маленькая. Хотя давно уже считала себя взрослой.
Долго мы так просидели. Мне было ужасно хорошо на руках у папы. Он склонился надо мной, прижался лбом к макушке. Я затихла, даже услышала, как у меня под виском стучит папино сердце. Когда он в последний раз обнимал меня? Лет сто назад. А с такой нежностью и вообще, наверное, никогда не обнимал.
Папа всегда держался в стороне. Занятой и вечно усталый. Услышит, бывало, как Бев ругает меня, и глянет украдкой виновато. Знал, конечно, что должен остановить ее, только не понимал – как. И потому не вмешивался. Но это мгновение, эта уворованная ласка – и то, как искренне он попросил прощения, – восполнили все. Почти все.
Я могла бы сидеть так еще долго-долго, но папа понял, что худшее позади, что я успокоилась, неловко похлопал меня по спине и сказал:
– Там снег идет.
Снег шел весь день.
– Знаю. – Я шмыгнула носом, утерлась тыльной стороной ладони.
Колдовство растаяло. Спина затекла, сидеть было неудобно. Я поерзала, стараясь запомнить это ощущение безопасности в кольце папиных рук.
– Мать спит.
Я пожала плечами.
– Знаешь что? Пошли на улицу.
Такое странное и неожиданное предложение. Я даже подумала, что он шутит.
– На улицу?
– Ты бы только посмотрела на это, Рэч. Снег все валит, валит, а фонари горят, и кажется, будто с неба сыплются звезды. Мне охота сделать снежного ангела.
Я уперлась руками папе в грудь и недоверчиво взглянула на него:
– Что сделать?
– Неужто я тебе никогда не показывал? Ох… За все эти годы ни разу не играл с тобой в снегу. Ни одного раза. А ведь каждая девочка имеет право поиграть с отцом в снежки.
– Я умею делать снежных ангелов, – объявила я.
Зря я это сказала. Папины губы скривились в жалкую гримасу. Я попыталась исправить ошибку:
– Я бы могла… я могу показать тебе, если хочешь.
Папа кивнул:
– Очень хочу!
Мы махнули рукой на комбинезон и прочую зимнюю амуницию, в которую я облачалась, чтобы играть в снегу. Просто натянули зимние куртки, сунули ноги в сапоги и потихоньку, как воры, выбрались в зимнюю ночь. Думается, мы и впрямь кое-что стащили тогда: те несколько минут, которые стали только нашими воспоминаниями.
