— Каким же образом, по мнению чернильных душ, они должны вернуться домой? — осведомился Харпер.
— Пешком. — буркнул Фредериксон.
— Спаси, Господи, Ирландию. — покачал головой тот, — Не армия, а куча навоза.
В то утро, когда рота стрелков влилась в столпотворение на пристанях, три красномундирника пытались воссоединиться с супругами. Один прыгнул с причала и погрёб вверх по реке, не обращая внимания на пули, вспенивающие воду вокруг. Вдогонку беглецу спустили гичку, однако странным образом вёсла перепутались, и солдат благополучно скрылся. Шарп предположил, что матросы, по-человечески сочувствуя беглецу, намеренно сорвали погоню. Двух других красномундирников поймали в момент, когда они перелезали через стену доков. Несчастные были взяты под стражу как дезертиры.
Фредериксон поспешно выписал брачные свидетельства шести своим стрелкам. Шарп на правах майора подмахнул их, указав себя, как «временного командира бригады». А вдруг номер пройдёт? Попытка — не пытка.
Шарп и Фредериксон, собрав ротную документацию: журналы боевых действий, списки, рапорты, понесли её в контору департамента путей сообщений, охраняемую профосами. Шарп питал слабую надежду, что его слава и заслуги ускорят процесс оформления необходимых бумаг. Едва стрелки вошли в здание, в Бордо наперебой растрезвонились колокола церквей, возвещая полдень. Чиновники, как по команде, захлопнули гроссбухи. Шарпу с Фредериксоном было объявлено, что перерыв на обед продлится до трёх часов. Если господа офицеры пожелают осмотреть город и перекусить там, оцеплению дано указание их пропустить.
Ротой в отсутствие друзей распоряжался Харпер, знакомиться с Бордо они потребности не испытывали, но решили, что заморить червячка было бы неплохо. Едва офицеры миновали линию профосов, как тут же их обступили гомонящие солдатки. Одна протягивала стрелкам младенца, будто его невинность могла смягчить офицеров, а через них — чёрствые сердца власть предержащих. Шарп растолковал горемычным, что ни он, ни его друг никаким влиянием на чиновную братию не обладают. В эту стайку сбились испанки. За душой у них не было ни гроша, с мужьями им видеться не разрешали, а на родине никто не ждал. Власти на них плевать хотели. Много лет они стойко переносили невзгоды, выпадавшие на долю их единственного дома — армии, и вот армия вышвырнула их на помойку.
— Мы, что же, шлюхи? — взывала к Шарпу худая смуглянка, — Он хочет сделать из нас шлюх!
Она гневно ткнула пальцем в стоящего поодаль французика, одетого с пошлым шиком, выдающим в нём сутенёра. Заметив взгляд Шарпа, французик оскалился и поклонился.
