Мэр вышел, и тотчас же жандармы, ожидавшие у дверей, ворвались в школу, схватили учителя, надели на него наручники, как на преступника, и увели, несмотря на крики его сестренки, не знавшей, к кому ей кинуться: к брату ли, чтобы защитить его, или к лежавшей в беспамятстве бабушке.
О, сколько выстрадал бедный учитель в ту ненастную ночь, когда под проливным дождем, в сопровождении конвоиров, он по ухабистой дороге шел в Иссуар, с ужасом думая о покинутых на произвол судьбы слабых и беззащитных существах — бабушке и сестренке, чьей единственной опорой он был, кого поддерживали его труд и любовь! Что станется с ними?
Хотя за сутки Полю пришлось пройти шестнадцать лье, он, будучи целиком во власти горя и негодования, не замечал усталости. Лишь упав на солому в одиночной камере, он почувствовал, что все его тело разбито, а по коже пробегает нервная дрожь. Он погрузился в тяжелый сон, полный страшных видений. Ему снилась бабушка; со смертного одра она протягивала к нему дряхлые руки, чтобы его благословить, но он не мог приблизиться к ней — между ними была тюремная решетка…
На другой день, проснувшись на убогом ложе в полумраке одиночной камеры, учитель пришел в отчаяние при мысли о том, каково теперь придется его близким. Но сознание исполненного долга ободрило его. Не может быть, чтобы эти слабые существа, столь любимые им, лишились всякой поддержки. Если даже допустить — как это ни чудовищно, — что он виновен, то ведь они-то ни в чем не виноваты! Они не пострадают из-за него. И потом его невеста, его красавица Изабо, поможет им, утешит их…
Эта надежда немного успокоила Поля. Он съел кусок хлеба и выпил несколько глотков воды, что подкрепило его силы. Вскоре надзиратель выпустил узника на дневную прогулку, и он получил возможность познакомиться с товарищами по несчастью.
Бонапартисты, повинуясь приказу из Парижа, проводили политику террора; в ней смешное сочеталось с отвратительным. Так, например, во время представления была схвачена целая труппа странствующих комедиантов, и Поль с изумлением увидел людей в зеленых трико, треуголках, красных чулках и желтых панталонах. Прогуливаясь по двору, они громко смеялись, гордые тем, что их приравняли к настоящим заговорщикам. Воры составляли отдельную группу, политические также держались особняком. Им достаточно было взглянуть на вновь прибывшего, чтобы признать в нем своего: лицо учителя дышало честностью. Его встретили приветствиями, объятиями. В его возрасте терпеть преследования и страдать за правое дело — почетно. Он сознавал это, и упадок духа сменился в нем чувством гордости, которое помогло ему забыть о невзгодах последних дней.
