Вот и генерал — получив власть, пусть даже на очень короткий промежуток времени, пока к берегу не подошли авианосцы и десантные суда — сделал все, чтобы уничтожить врагов и отобрать все, что можно у тех, кого он считал чужаками. Так он и бросил в землю — семя вражды, которое должно было дать всходы. Завтра, послезавтра… какая разница? Генерал был приговорен к смерти и должен был умереть.
— У генерала есть поблизости войска?
— Конечно есть, итальянец… К северу отсюда в горах большой лагерь… очень большой. Они скрываются в пещерах, много стреляют. И дальше — есть…
Так и есть.
— А германцы?
— А что — германцы. Германцы закрывают на это глаза… пока не происходит ущерба им самим. Генерал знает это, он приказал всем своим людям не связываться с германцами.
Так и есть. Они много раз направляли ноты протеста в МИД Священной Римской Империи, на что получали отписки. Проклятая игра… все в нее играют, конца-края этому нет. Германцы ждут… как грифы у тела раненого, но еще живого льва. Когда то давно — они не смогли захватить всю Африку. Теперь, с дружками-бурами — могут попробовать…
— Вы пытались подобраться к его лагерям?
— Зачем, итальянец? Я простой торговец… это сделаешь ты… если тебе будет нужно.
Три пикапа «Ауто Юнион», простых и надежных рабочих лошадок Африки въехали в город Доло Одо с юга, по дороге, ведущей со стороны Мандерры. Ни на одном из них не было пулемета, хотя турели стояли, потому что германцы и Негусси Негус хоть и дали им приют, но здесь такого не позволяли. Машины были почти новенькие, выпущенные на заводе в Нойештадте, откуда они расходились по всей Африке — их передала генералу абиссинская разведка, во главе которой стоял рейхскриминальдиректор со странным для абиссинца именем Манфред и фамилией Ирлмайер. Немцы чувствовали себя в Абиссинии настолько свободно, что на ежегодных парадах рядом с троном Негуса, который ради этого выносили на площадь, не протолкнуться было от коричневых рубашек Африканского корпуса Рейхсвера и черных — полиции и гестапо. Нельзя сказать, что это было плохо: Абиссиния была одной из самых нормальных стран Африки.
В каждом из пикапов сидело по четыре боевика в кабине и столько же — на сидениях, устроенных в кузове каждого пикапа. Это были не просто боевики, навербованные в лагерях беженцев — семеро из тех, кого генерал послал разобраться с чужаком, были бывшими военнослужащими итальянских колониальных войск, и знали, что такое армейский порядок. Остальные были соплеменниками генерала, выделившимися во время войны и партизанских действий и приближенных генералом за личную храбрость, позволявшую им убивать оккупантов, и достаточную опытность, позволявшую им оставаться при этом в живых. Все они проводили с генералом много времени лично, охраняли его и его имущество — и поэтому генерал послал их разобраться с негодяем, приехавшим убить его — больше послать было некого. Генерал был уже генералом без войска, потому что за время гражданской войны и сопротивления, которое южнее зовут чимуренга — его армия растаяла как дым и теперь под его началом были лишь бандформирования его клана хабр-гадир и немногий оставшиеся в живых к этому времени офицеры его штаба. Он был командиром Великой армии сопротивления — но так было только на бумаге, потому что армия сопротивления представляла собой невообразимую мешанину племенных, религиозных бандформирований (как мусульман, так и христиан-католиков) просто уголовных банд, вырвавшихся из разгромленных тюрем. И вся эта масса формально подчинялась ему лишь по одной простой причине — через генерала шли деньги. Генерал был символом Сопротивления — и те, кто имел какие-то интересы на севере Африки, а это были белые люди — платили относительно цивилизованному генералу как человеку, который учился в настоящей школе и настоящем военном училище, впитал в себя какие-то ценности и нормы западного мира и не кинут нанимателей, взяв их деньги, как сделал бы каждый второй африканец или африканский араб. Генерал был связующим звеном между сопротивлением и инвесторами и поэтому он должен был оставаться в живых. Пока цели Большой Игры — не будут реализованы.
