— Когда это снято? — Паломник внимательно рассматривал фотографии. На ней было несколько машин Daimler-Benz G, пробивающихся через сутолоку улиц приграничного города Доло Одо. Вот они поворачивают. Вот они въезжают куда-то, за массивный забор какой-то виллы, ворота приметные — красного цвета.
— Две недели назад, итальянец… У этого палача здесь дом и женщина. Некоторые говорят — белая женщина…
Ничего удивительного в этом не было. В отличие от британцев в Индии — итальянцы в Сомали достаточно легко сходились с местными, что мужчины, что женщины. Но для генерала белая женщина недопустима, потому что он — политический лидер и вождь племени, даже не племени, а целой группы воинственных племен. Черные, вопреки распространявшемуся левыми в Европе мнению — были намного большими националистами и расистами, чем белые. Так что ничего удивительного нет в том, что генерал ее прячет.
— Когда он здесь будет?
— Не знаю, итальянец… Но рано или поздно он придет сюда, как приходит любое животное к водопою, чтобы утолить жажду. Тогда ты и убьешь его, итальянец.
Паломник достал флеш-карту в стальном корпусе, подсоединил к ноутбуку, любезно предоставленному ему торговцем — здесь было уже многое от двадцать первого века, особенно если это были бурские или германские земли. Начал просматривать спутниковые снимки, потом — вышел в Интернет, нашел сайт, где были карты местности, сделанные на основе спутниковых снимков, и стал просматривать их. Двадцать первый век давал большие возможности всем — и террористам, подобным генералу, и спецслужбам — и даже одиночкам.
— Ты убьешь его, итальянец? Убьешь?
— За что ты так ненавидишь его?
— Генерал должен умереть… Его люди пришли к моему отцу и убили его за то, что он отказался отдать генералу то, что он считал своим. Генерал убил многих… очень многих из нашего племени. Ты не поймешь, как мы ненавидим его, итальянец…
— Отчего же — пожал плечами Паломник — пойму…
Африка была Африкой и оставалась ей несмотря ни на что. Если отсюда уйдут европейцы… а в последнее время в Европе все громче и громче раздаются голоса за свободу колонизируемых народов — то меньшая часть местных бросится отсюда куда глаза глядят, в любое цивилизованное место, а большая — станет с наслаждением вырезать друг друга, мстя за старые обиды, реальные и надуманные. Местные были совсем не такими, как их представляли левачащие благодушные европейцы. Они были расистами, большими, чем белые, они были трайбалистами — не националистами, как те же русские или немцы — а именно трайбалистами, ставящими на первое место не нацию, но племя. Они были совершенно не готовы к государственности, даже те, кто учился в нормальных школах. Потому что если представитель одного племени придет к власти в государстве, созданном европейцами — то он тотчас станет продвигать всех своих и притеснять чужие, чуждые ему племена и дело закончится большой кровью. Парадокс — но они ненавидят представителей соседнего племени намного сильнее, чем колонизаторов — европейцев, и если сейчас все племена Сомали объединились против итальянцев — то, как только итальянцы уйдут — они начнут резать друг друга. Для них совершенно пустым звуком является закон, как средство нормального сосуществования разных людей на одной территории, для них закон — это то, что выгодно лично им и их племени в данную минуту. Если у меня изнасиловали жену, зарезали сына и угнали скот, это плохо, если я сделал то же самое в отношении человека из другого племени — это хорошо. Конфликт между племенами возникали как раз по этому поводу… достаточно было украденного быка или мула, чтобы разгорелась резня. И если сейчас есть, кому ее остановить — то если они уйдут останавливать будет некому и резня будет продолжаться до полного обессиливания противоборствующих сторон. Государство — так не строят.
