На мое счастье, полицейские задержались возле ручья. Неумыка перемахнул его легко, а Афонька не допрыгнул. Теперь он обмывает заляпанные грязью сапоги, а его спутники стоят и хохочут.
Хохочите себе, а я уже на заборе. Рубашку разодрал, в кровь оцарапался — не беда, до свадьбы заживет.
Во дворе разлетелись из-под ног ошалевшие с перепугу куры, шмыгнул под крыльцо кот, и вот я уже в хате ловлю ртом воздух:
— По-по-по-лицейские!..
А выскочить не успел. Загремели на крыльце сапоги, звякнула щеколда, и через порог шагнул Неумыка. За ним — тот, не местный. Афонька остался во дворе.
— Добрый день, Мирон, — поздоровался Неумыка и быстрым, воровским взглядом окинул хату. Чужой ничего не сказал. Примерз у порога и глядит исподлобья. Меня очень удивило его лицо, словно на нем черти горох молотили: ямка на ямке.
— Что, не ждали гостей? — довольно ухмыляется Неумыка, хлопая резиновой палкой по голенищу.
«Вот, — думаю, — рыжий пес. Еще и в гости набивается».
Дед Мирон, который при моем появлении проворно слез с печи, теперь больным-больной. За поясницу держится обеими руками, ковыляет к столу и стонет:
— А какие ноне гости? Скрутило вот в бараний рог, хоть караул кричи. Да вы садитесь, садитесь…
Неумыка криво усмехнулся.
— А мы слыхали, что вы принимаете тут, кормите, поите, на дорогу даете… Где ваш постоялец?
В это время в хату проскользнула бабка Гапа с бутылкой самогона в руках. Полицаи проводили угощение взглядом, а дед мне тем временем незаметно глазом — морг. И — Неумыке:
— Да какой там постоялец! Шел солдат из плена… Ну, переночевать пустил. Так мало ли что? Человек ведь.
— А мы посмотрим. — В голосе Неумыки послышалась угроза. Он кивнул рябому: — Заглянь под пол.
Сам Неумыка открыл сундук и стал перетрясать рушники, скатерти, дедовы кальсоны.
Тут я бочком, бочком и — за дверь. Сунулся было из сеней во двор, а возле погреба топчется Афонька. Закрыта дорога! Заметит — велит вернуться. Тогда все пропало. В хате ничего не найдут, могут и на огород пойти. А Александр Карпович там сидит и ничего не знает.
Я быстро вскарабкался по лестнице на чердак — там в фронтоне была дверца в сад…
Мягкие сумерки окутали деревню. На чистом, холодном небе заблестела щербатая луна. Мы выползли из блиндажа и прислушались: где-то у околицы лают, заливаются собаки да шумит ветер в пожухлой уже листве яблонь.
Комиссар надел на гимнастерку старую стеганку, натянул поверх бинтов шапку и стал похож на простого мужика. Он достал из кармана брюк наган, сунул за пазуху и сказал:
