— Вы чем-то озабочены? — спросил Павел Николаевич.
— Нет, нет. Ничем.
— Общество старого, женатого человека вас не компрометирует?
— Что вы! Мне с вами хорошо, — простодушно призналась Катя.
Она поставила перед собой бокал, а Павел Николаевич, предупреждая ее желание, налил в него шипучий лимонад.
Девушка кивком головы поблагодарила. Раздался гул моторов в воздухе. Они вышли на перрон и, как все ожидавшие появления самолета, стали смотреть в небо. Павел Николаевич коснулся Катиного локтя, сказал:
— Не знаю, как мне вас благодарить. Вы такую мне оказали услугу!
— Рано благодарить, Павел Николаевич. Дело еще не сделано.
— Не о том речь. Я о вашем замечании. Кажется, я действительно обеднил язык Горбенко. Говорит так, будто учитель он или конторщик. Я, Катя, всю ночь тогда не мог заснуть. Нет, вы молодец! Вы удивительно чуткая к языку. Вот уж действительно, что подметит читатель, не заметит и критик. Я бы хотел, чтобы вы всегда были моей первой читательницей.
— Вы преувеличиваете мои способности.
— Посмотрели бы рукопись! Всю исчеркал. Начисто перекроил речь Горбенко.
— Исчерканную рукопись понесете в редакцию?
— Не понесу. Буду работать и работать. Я, Катенька, оказывается, плохо знаю украинский язык.
Поеду в деревню — послушаю колхозников. Полезу в шахту, в бригаду — я ведь уже работал в шахте. Мне не впервой.
— Но ведь вы переводчик, а не автор.
— Э-э, Катенька, переводчик обязан улучшать оригинал, а не ухудшать. А кроме того, знание народной речи поможет мне в моей будущей работе.
Катя недоумевала: она не могла понять, шутит Павел Николаевич или говорит серьезно. Втайне она бы хотела, чтобы то, что говорит Белов, была правда. Ей была приятна мысль, что именно она помогла Павлу Николаевичу увидеть слабое место в его такой важной работе.
Катя спросила:
— Вы всегда работаете так трудно и мучительно?
Теперь она и говорить старалась литературно.
— Как же иначе! Писательский труд каторжный. Если, конечно, относиться к делу добросовестно.
— Потому-то, Павел Николаевич, ваши книги так интересны. Я еще в колхозе читала повесть о шахтерах. А здесь, в институте, вас читают все студенты.
Белов, как всякий человек творческого труда, жадно ловил каждое слово, характеризующее его работу. Отзывов, подобных Катиному, он слышал много, случалось слышать и более лестные, но то, что сказала бесхитростная девушка, было для него вдвойне дорого. Катя была для него представителем молодежи, той среды, мнением которой он особенно дорожил. И хотя он понимал, что Катя — это еще не вся молодежь, что ее суждения могут быть ограничены, а иногда и попросту неверны, однако он благодарил ее уже за то, что девушка говорила с ним искренне. Как-то незаметно для себя Белов проникся уважением к Кате, поверил в ее хороший литературный вкус. Она мало говорила о его книгах, но все, что сказала, было отмечено мыслью, тонким наблюдением. Павел Николаевич хотел, чтобы Катя говорила чаще о его книгах, особенно о последней, о переводе, который она лучше всего знала. Как художнику честному и взыскательному ему нужен был судья, и судья беспристрастный.
