Он захотел сочинить стихи, уместные для такого расположения духа, но сильно замешкался, подыскивая рифму, застрял на второй строке и прекратил это занятие. Вознамерился было доверить бумаге разрозненные мысли, но ни одна не пришла в голову.
III
С тех пор как ты покинул меня, мой дорогой Анри, мне кажется, что все удалилось от меня вместе с тобой: твое отсутствие оставило вокруг зияющие пустоты. Завидую тебе в той же мере, в какой сожалею, что мы врозь. Как бы я хотел быть сейчас с тобой в Париже! Как там, наверно, тепло и красиво! Черкни мне сразу же и опиши в подробностях твое житье, новые знакомства, в каком обществе ты вращаешься и т. д. Видел ли ты уже Мореля, водил ли он тебя к актрисам, завязал ли ты знакомства с актерами, часто ли ходишь в театр? Какой ты нашел Оперу, скажи два словечка? И т. д. и т. п… Сгораю от нетерпения получить письмо.
Какая удача, что твой отец позволил тебе отправиться в столицу! Ты свободен, у тебя есть деньги, любовницы, ты ходишь в свет, а я-то, я!.. Расскажу тебе, что случилось после твоего отъезда.
Как тебе известно, моя мать хотела, чтобы я стал нотариусом. Я желал того же. Тогда и я мог бы поехать в Париж заниматься правом и был бы сейчас вместе с тобой, но родитель этому воспротивился, объявив, что никогда не наскребет достаточно средств, чтобы купить мне контору, к тому ж все нотариусы поголовно — мошенники и смахивают на Робера Макера;[15] у него самого было несколько процессов, и всегда его обдирали как липку; наконец, ремесло это он считает годным лишь для недоумков и ни за что не согласится, чтобы ему обучался его сын. У родителя в голове засела маниакальная идея: я должен оставаться подле него и приобщиться к какого-либо рода государственной службе; он называет это «сделать блестящую карьеру» и считает, что при некоторой усидчивости и сообразительности можно проложить здесь свою колею. Еще не знаю, будет ли это сбором косвенных податей или службой в ведомстве финансов — сегодня он рано ушел из дому, объявив мне, что займется моими делами. Было бы хорошо, если б ему отказали в его ходатайствах и все эти бессмысленные планы в первый же день пошли бы прахом!
Ты можешь такое понять, Анри, можешь представить себе? Я — и в конторе? Я — мелкий чиновник, корпящий над цифирью, переписывающий ведомости, перетаскивающий пачки конторских книг (гроссбухов — так они их называют) с желтыми обрезами, переплетенных в зеленую кожу, с медными уголками корешков! И сидеть там с утра до вечера, бок о бок с мальчиками на побегушках и слугами, с месячным жалованьем в сто франков! Ежедневно являться на службу в девять утра, уходить вечером, часа в четыре! И так каждый, каждый день, всю жизнь, или, вернее, до самой смерти, — ибо я неминуемо сдохну от ярости и унижения! Стало быть, у меня появится мэтр, начальник, верховный глава, которому принято подчиняться, ему я буду приносить сделанное —
