— Люблю, потому что… потому что… — Эмилька задрала голову и, расставляя свои короткие ручки для объятий, выпалила: — …потому что сестра Барбара — негодница!
— Кто-кто? — Монахиня со смехом схватила Эмильку на руки и, целуя ее в чумазые щечки, повторяла: — Кто я, кто?
— Нечего сказать, хорошенькие вещи болтает самая младшая из «рыцарей господа Христа»! — Размахивая шляпой, по крыльцу поднимался ксендз-катехета, опекун «Евхаристичной Круцьяты». — Да, о милых вещах я тут узнаю́…
Сестра Барбара и ксендз-катехета посмотрели друг на друга и в один голос рассмеялись.
— Я прошу ксендза пройти в переговорную комнату! — С неподвижным лицом, потупив очи, в дверях стояла матушка-настоятельница. — Здесь сквозняки. А ксендз недавно хворал…
— Однако я уже выздоровел… Впрочем, сейчас иду в переговорную. — И, обращаясь к сестре Барбаре, он оживленно проговорил: — Когда я увидел вас играющей с детьми, мне пришел в голову один проект. Если у вас есть немного свободного времени, то давайте поговорим.
Сестра Барбара и ксендз-катехета спустились с крыльца и начали медленно прохаживаться под окнами трапезной. Ксендз жестикулировал, Эмилька, держась за рясу, радостно покрикивала, а сестра Барбара поддакивала выводам, которые делал ксендз.
Матушка-настоятельница с минуту наблюдала за ними, потом попятилась и хлопнула дверью.
— Видишь, уже начинается, — буркнула Зоська.
Янка презрительно надула губы:
— В том монастыре она, наверное, то же самое делала. Потому ее и выгнали.
В это время ксендз откланялся, и сестра Барбара поднялась с Эмилькой на крыльцо.
Зоська тотчас же подскочила к ней, приняв подобострастную мину:
— Вы промочили себе сапожки! Я принесу вам ночные туфли!
Монахиня удивленно поглядела на Зоську, отстранила ее рукой и без слов пошла вперед.
Зоська, заметив ироническую усмешку на лице Янки, взорвалась:
— Ну и обезьяна самоуверенная! Ладно, мы ей еще утрем нос!
Возбужденные, галдящие девчата плотным кольцом окружили буфет. Матушка и сестра Алоиза, с красными пятнами на встревоженных и гневных лицах, пытались утихомирить волнующуюся толпу воспитанниц.
На темной, порыжевшей от старости стенке буфета виднелось большое сердце, нарисованное мелом, а в нем — инициалы: «с. Б. и кс. катехета». Чуть выше можно было рассмотреть двух целующихся голубков.
— Прошу признаться, кто из вас это сделал, — еще раз напомнила сестра Алоиза повышенным тоном.
Никто не признавался. Девочки, стоявшие в задних шеренгах, старались пробраться вперед, чтобы своими глазами увидеть нескромный рисунок. Воспитанницы визжали, истерически смеялись, заламывали руки. Голоса обеих монахинь тонули в сплошном шуме.
