-- Батя, айда в баню! -- вывел Воронцова из раздумий голос Сынки, выскочившего из-за каморки.
-- Чего ж, бетона не будет больше?
-- Какой же хрен после дождя его повезет, Бать? -- удивился хозяйственный Лебедушкин недогадливости старшего товарища.
-- Ну да... -- согласился Квазимода.
Ну а дождь уже поредел, капало редко, мелко и нудно, будто природа скупо оплакивала кончину недолгого северного лета. Ветерок разрывал тучи, проясняя нежную по-летнему еще голубизну, и предзакатное солнышко ненадолго и скупо осветило землю.
Дышать стало легко, пыль осела, и умытый воздух, наполненный плотно озоном, будоражил все Батино существо. Пахло мокрой травой и волей... Небо опоясалось сизокрылой радугой, и он, любуясь ею, растянул во всю ширь свои легкие, напился хмельным вином чистого воздуха... Жизнь...
ЗОНА. ЛЕБЕДУШКИН
Смотрел я, как парится Батя, переливая свои огромные мышцы по телу, как свирепо хлещется веником, нагоняя такой жар в парилке, что я вылетал оттуда и радовался: может быть, хоть здесь, в бане, размякнет он. Больно уж печальным стал в последнее время, все дуется. И со мной какой-то холодок у него пошел -- не за провинность мою, просто на душе у него скверно. Это я вижу и не пристаю: чем поможет ему салага?
После баньки мы переоделись в чистое, оставив рабочую одежду в раздевалке, достали из схорона пачку плиточного чая, уселись рядом на тесном порожке и стали ждать Ваську, заглядывая в синее темнеющее небо, молча думая каждый о своем.
Я, понятно, про Наташку свою, а он... леший его знает, о чем мечтал мой страшноватый друг. О воле, конечно, а там, на воле -- о чем? Никого и ничего у него там нет, даже обидно за него, такой он человек порядочный и клёвый, а вот чужая ему воля. Нет у него там пристани... Мне даже неудобно как-то...
Ждать пришлось недолго. Вскоре с игривым своим "ка-а-а-арр" к ногам Бати спланировал с неба Васька, черныш. Батя неуклюже поласкал его, неумелы к тому были его руки, за холку потрепал, передразнил:
-- "Ка-а-ар!" Балдеешь, падла.
Ворон скосил на него глаз и посмотрел как на дурака: не умеешь, мол, не берись, недовольно каркнул, встряхнулся, распушив перья.
Батя обычно брал с земли маленький камешек и отвлекал им внимание дурной птицы. Хотя Васька уже усвоил этот подвох. Завидев в руке хозяина камешек, переставал каркать и пятился -- да не тут-то было: мгновение -- и он в Батиных лапищах, еще мгновение -- и привязана к лапке плиточка чая, обернутая в черную бумагу -- чтобы сливалась с вороньим опереньем...
