Надо было поступать в институт. Так советовали учителя, так хотела Тэгрынэ, так хотел и старый Мэмыль, как ни грустно было ему расставаться с дочерью. Хабаровск — это уже не Анадырь! Из Анадыря Тэгрынэ приезжала два раза в год — на летние каникулы и на зимние. Да еще два раза за зиму Мэмыль навещал дочку. Теперь только один раз — летом — сможет приезжать домой Тэгрынэ. Зимние каникулы слишком коротки, от Хабаровска не доедешь. И письма втрое дольше будут идти… Правда, у старого Атыка сын учится еще дальше — в Ленинграде. Но у Атыка и старуха жива и другие дети с ними живут. А у Мэмыля, кроме дочери, — никого.
Однако задерживать дочь Мэмыль не хотел. Наоборот! Пусть учится, пусть узнает все то, чего не мог узнать Мэмыль, пусть откроются перед ней все пути, которые прежде были закрыты для чукчей.
Тетя Нутэнэут приготовила в дорогу лепешек, жаренных в нерпичьем жиру. Когда Тэгрынэ пришла прощаться, лепешки были уже готовы, дядя Гэмалькот аккуратно обернул их чистой тряпицей, а поверх — кожей, чтобы не замаслили чего-нибудь в чемодане.
— Ой, зачем же мне столько! — воскликнула Тэгрынэ.
— Еда в дороге не тягость, — наставительно сказал Гэмалькот. — Едешь на день — бери запас на неделю.
— А едешь морем — запасайся вдвое, — добавила Нутэнэут. — Бери, Тэгрынэ, ты ведь любишь эти лепешки. И Мэмыль их любит. А дорога у вас дальняя, пригодятся.
— Морем мы — всего два дня. Отец только до аэродрома меня проводит. А оттуда он меня самолетом отправит. Это — за медаль. Он мне давно обещал.
— Самолетом?! — Нутэнэут опустилась на китовый позвонок и посмотрела на племянницу так, будто та сразу изменилась. — Самолетом! Знала бы покойная Туар, что ее Тэгрынэ поедет учиться в Хабаровск! Да еще по воздуху полетит, самолетом!
И Гэмалькоту, и Тэгрынэ, и самой Нутэнэут стало от этих слов яснее все значение предстоящего полета. Правда, они уже привыкли к таким вещам, даже старики постепенно привыкли. А двадцать лет назад, когда жива была Туар, это казалось бы чудом. Как тревожилась бы Туар за свою дочь. И в то же время — какой гордостью наполнилось бы ее материнское сердце!
И вот стальная птица несет Тэгрынэ в Хабаровск. Несет над заливами Охотского моря, над восточными отрогами хребта Джуг-Джур.
«В Хабаровске обязательно куплю для старика бинокль, — думает Тэгрынэ, и при мысли об отце улыбка озаряет ее лицо. — Куплю самый дорогой, чтобы еще лучше был, чем тот».
* * *
Тэгрынэ ловит себя на том, что мысли, только что казавшиеся ясными, последовательными, четкими, вдруг спутываются, становятся расплывчатыми, растворяются в каком-то тумане. И глаза, оказывается, были закрыты. Видимо, она задремала, убаюканная полетом.
