Когда ее
не стало, мне было года четыре. Она жила в старом доходном доме на Вольской,
потом Братиславской, а нынче, когда Саратов разбратался с побратимом, опять
Вольской улице, в большой коммунальной квартире, где я часто бывал совсем
маленьким — с лепными, очень высокими потолками и, соответственно, окнами.
Окна-то бабушку и погубили. Надумав их вымыть, она поставила одну на другую три
табуретки, упала с них и, сильно разбившись, к ночи умерла. В ту ночь я вдруг
проснулся (собственно, со мной это случалось нередко — то снился мне крокодил,
подбирающийся ко мне по торцевой мостовой Астраханской улицы, и я, обнаружив,
что не способен сдвинуться с места, просыпался в холодном поту; то являлась
собака, листавшая толстенный фолиант и в миг пробуждения улетавшая вместе с ним
в потолок) в нашем деревянном домишке с открытыми по летнему времени окнами,
обошел квартиру (две комнатки и кухня), никого не нашел, удивился, испугался,
поплакал немного и заснул. Утром мама сказала мне, что случилось.
Саратов: Штромбергеры
И по
этой части сведения мои обилием не отличаются. Выспросить что-либо у первой
моей жены Вики мне навряд ли удастся — мы с ней в ссоре без малого уж двадцать
пять лет, в чем виноват исключительно я. Но кое-что я рассказать все-таки могу.
Отец моего первого тестя, Льва Викторовича Штромбергера, был в тридцатых
министром Немреспублики и после ее ликвидации сгинул в сибирских лагерях (уже в
конце семидесятых известный советский писатель Григорий Иванович Коновалов,
принимавший в этой ликвидации деятельное участие, рассказывал при мне у костра
на одном из волжских островов, как она происходила: “Большевицкие жмурки, —
грассируя, подытожил его рассказ Володя Глейзер, сам приходящийся не так чтобы
очень далеким родственником не больше, не меньше как Ягоде, — игра
продолжается, пока все не зажмурятся”). Лев Викторович был в молодые годы тем,
что теперь называется “плейбой”, — у него имелась собственная яхта. Я
познакомился с ним в 66-м, после того, как поступил на физический факультет
Саратовского университета. Всех выдержавших вступительные экзамены немедля
приспособили исполнять разные необходимые для университета работы, это
называлось “трудовой семестр”. Вот и я в обществе еще двух-трех новоиспеченных
студентов рыл капонир для какой-то вакуумной установки и обкладывал его
кирпичами. Происходило это в Лаборатории вакуумной физики, которой как раз и
командовал Лев Викторович. Надо отдать ему должное, гидролизного спирта он для
нас не жалел, наливал по полной. Надо отдать должное и нашей новейшей истории —
подрастающее поколение избавлено ею от знакомства с этой омерзительной
жидкостью.
