Мать
Льва Викторовича умерла очень рано, воспитанием мальчика занималась ее сестра
Мария, микробиолог по специальности, участвовавшая в чумных экспедициях в
Монголию и Казахстан, — был в Саратове (да, верно, и поныне есть) такой
научно-исследовательский институт “Микроб”, стоявший совсем невдалеке от нашего
дома. Я ее помню уже доктором наук, профессором Саратовского университета. В
юности Лев Викторович был влюблен в Олю Золотареву, ставшую через многие годы
второй моей тещей. Согласно семейным преданиям, она в 41-м отмолила его в
“органах”, выдав за своего жениха, — наполовину немец по происхождению, он
подлежал высылке. Влюбленность, закончившаяся ничем (Ольга Васильевна вышла за
другого), кажется, сохранилась надолго, но в эти материи я вдаваться не стану,
чтобы не нагрешить домыслами. Дружба же сохранилась на всю жизнь, что много
позже и вышло мне боком. Собственно, и с Ленкой-то меня познакомила его дочь,
Вика, первая моя жена, предварив знакомство словами о том, что Ленка — самый
плохой человек, какого она, Вика, знает. На фотографии, ныне глядящей на меня
из-за стекла книжной полки, две эти девочки сняты бок о бок в сосновом лесу,
невдалеке от теперь уже нашей, теперь уже принадлежащей нашим, выросшим на ней,
детям, дачи под Гжелью. Ленке на этом снимке лет десять-одиннадцать. Вике, в ту
пору ученице все той же саратовской 19-й школы, — тринадцать-четырнадцать.
Тогда они еще дружили, наверное. Охлаждение (одностороннее, впрочем) наступило
года через три, когда четырнадцатилетняя Ленка, отбиваясь по телефону от более
чем взрослых и не очень взрослых поклонников, попутно успевала объяснять
гостившей в Москве Вике, что в “Эстетике” Гегеля (которую Ленка, подобно юному
Искандеру, обчитывала вокруг стихотворных цитат) сказано вовсе не то, что она,
Вика, думает; что “Доктор Фаустус”, опять-таки, написан совсем о другом и что
никакого такого сверхъестественного туше у Галины Николаевой, которую Вика
слушала на пластинках, а Ленка живьем, нет и никогда не было. Ну и так далее.
Сочетание телефонного воркования с изложением крайних мнений, размашистой
чувственной жизни этой малолетки с ее, скорее внешним, интеллектуальным
превосходством, видимо, и поселило в душе Вики, девушки строгой в том смысле,
какой Юрий Олеша вложил в название своего “Строгого юноши”, устойчивое
неприятие моей будущей, нынешней и теперь уже вечной, насколько эта самая
вечность нам суждена, жены. Думаю, впрочем, что лучшей рекомендации — в смысле
возбуждения интереса — Вика мне тогда дать не могла. А за двадцать пять
прожитых с Ленкой лет я успел понять, что она — лучший человек, какого я
когда-либо знал.
