(Неразборчиво.)…Неужели мыслящие люди сейчас, на пороге нового столетия…(Неразборчиво.)…каких-то невразумительных тайн, идущих из тьмы средневековья?..(Зачеркнуто.)…Мы, для кого даже недавняя ходынская трагедия остается под завесой тайны…(Тут же зачеркнуто, вымарано густо, чтоб – никто, никогда!)…для кого все трагедии недавнего времени, на суше, на море и в воздухе…(О чем он? Слишком неразборчиво.)…Будто не было веков просвещения…(Неразборчиво.)…Нет, не Белинского и Гоголя… мы с этой ярмарки людского тщеславия, где все расписано по чинам…(Далее сплошь неразборчиво.)"
Зато справа Мышлеевич писал в свой блокнот крупно и ровно, без помарок:
"И вот близится минута, которой все Великое Отечество наше, "от хладных финских скал до пламенной Тавриды", с такою надеждой и трепетным нетерпением…"
"Все изолгут", — пришел фон Штраубе к безрадостному заключению.
Свой пространный монолог, начатый без спешки, велеречиво, церемониймейстер закончил уже второпях, затем вдруг вытянулся струной и провозгласил, словно вырубая каждое слово на граните:
— Его императорское величество Николай Александрович! Боже, царя храни!
Словно сам по себе, полыхнул магний с треног фотохроникеров.
— Государь! — как-то тоже само собою, без открытия ртов выдохнулось толпой.
Его императорское величество в преображенской форме, отлично сидящей на его ладной, атлетичной фигуре, с голубой Андреевской лентой через плечо быстрой гвардейской походкой спускался в зал по боковой лестнице. В тишине отчетливо слышался ровный стук его сапог по мраморным ступеням. За ним не столь быстро следовали остальные члены императорской семьи.
"…в то время, когда страждущие окраины России ждут от власти…(Зачеркнуто.)…когда лучшие умы страны, разбуженные прошлыми, так и захлебнувшимися реформами, ждут новых конституционных…(Вымарано, вымарано!)"
"…невзирая на торжественность минуты, Его строгое молодое лицо, счастливо соединившее в себе чисто русскую решительность и европейское изящество черт…"
Его величество не обратил никакого внимания ни на орду наблюдающих, ни на вспышки магния. Тем же твердым шагом он подошел к стоявшему в центре чиновнику-хранителю, не дожидаясь, когда ему подадут, сам взял с подноса конверт, внимательно осмотрел, не вскрывались ли мальтийские печати, — чиновники от недвижности казались восковыми куклами, — остался, кажется, доволен, затем с того же подноса взял миниатюрный кинжальчик. Показалось, что плотная бумага ахнула от надреза.
