Это был настоящий мужской поцелуй, превративший душевное тепло в страсть, а нежность — в боль.
Он завладел ее нежными, сладкими губами.
И по тому, как она вся сжалась, как задрожали ее губы, а из груди вырвался тихий вскрик, понял, что ее еще никогда не целовали так.
Гибсон прервал поцелуй. Возможно, за эти несколько месяцев он потерял многое: веру в себя, достоинство, гордость, но только не честь. Он не воспользуется ее неопытностью.
— Хочешь… я останусь на ночь? — В ее глазах стояли слезы смущения от пережитого неизведанного чувства.
— Нет, — ответ прозвучал, пожалуй, слишком грубо.
— Могу протянуть между нами колючую проволоку, чтобы не пострадала твоя невинность, — лукаво заметила Мими.
Гибсон не сдержал улыбку: это была прежняя Мими, храбрая, острая на язычок.
Тем не менее придется объясниться.
— Мими, я сильно изменился за эти три недели, — начал он, — и я тебе очень благодарен. Это было довольно весело. Но сейчас тебе лучше пойти домой. Я мужчина, а не калека. Ты здесь больше не в безопасности. Колючая проволока тебя не спасет.
— Но я должна остаться, потому что тебе плохо.
Он приложил палец к ее губам. Гибсон не хотел этого слышать. Он не хотел слышать о чувствах, которые, как он догадывался, она к нему питает. Ей нельзя оставаться у него, она заслуживает лучшего будущего. Встретить честного человека, довольного жизнью, счастливого. Зачем ей разбитый циник, который, возможно, никогда уже не сможет работать?
— Ступай домой. Тебе ведь не нужна любовь на одну ночь, а я, откровенно говоря, на большее не настроен.
Чистейшая ложь, но без нее не обойтись. И хотя ему было больно видеть обиду и потрясение, отразившиеся на ее лице, это была цена, которую они оба должны были заплатить.
— Если не уйдешь сейчас же, твоей репутации придет конец. Завтра с утра отправляйся к шефу. Скажи, что ты готова.
— Но я не…
— Да, готова, Мими. Ты сильная девушка, и не только физически. И если это и вправду то, к чему ты стремишься, я желаю тебе удачи.
Мими безучастно смотрела на него.
Впервые с тех пор, как переступила порог этого дома, она не знала, чего хочет. Единственное, в чем она была уверена, — это то, что ей не хочется покидать его.
Приняв молчание за выражение упрямства, Гибсон продолжил:
— Прежде чем войти в горящий дом, спроси себя, хватило бы у тебя силы воли оставить ту женщину, не сомневаясь в том, что она погибнет? И осталась бы ты пожарным? И смогла бы после этого считать себя героем?
