— Начнем с уборки, — сказала она, делая вид, что не замечает явного отсутствия воодушевления с его стороны. — С генеральной уборки.
Жалюзи поднялись, и комнату внезапно залил ослепительный свет. Гибсон заслонил лицо ладонями.
— Немедленно опустите штору!
Он был настолько заворожен ею, так очарован ее женственной красотой, что чуть не забыл: ему не нужен свет, не нужны никакие удобства, и совершенно не хочется радоваться жизни. Он решительно никого не хочет видеть.
Никаких друзей, сослуживцев, репортеров, подчиненных губернатора и разных посланцев своего шефа.
В особенности жизнерадостных блондинок.
— Сию минуту опустите штору и убирайтесь отсюда, — скомандовал он, зажмурившись от яркого света.
Если бы только встать! Тогда он взял бы ее в охапку и вышвырнул за дверь. И, пожалуй, даже удовлетворенно потер бы руки. Но сил у него не было, прежней привлекательности тоже, оставалось использовать командный голос.
— Валите отсюда!
К этому он прибавил еще пару слов, которые не принято употреблять при дамах, но девушка пожала плечами с таким безразличием, словно перед ней был капризный четырехлетний ребенок.
— Почему вам так нравится сидеть в темноте? — поинтересовалась она, складывая накопившуюся за неделю гору почты в аккуратную стопку.
— Нравится, потому что… Да какое вам дело, почему?
— Солнце пойдет вам на пользу.
— Мне плевать, пойдет оно на пользу или окажется хуже яда. И положите газеты на место.
Не обращая на него внимания, она повернулась спиной и, усевшись на корточки, принялась сортировать бумаги. Журналы, каталоги, счета, письма, рекламные листовки, которым давно пора в мусорное ведро. Словом, все то, что почтальон каждый вечер кидает в ящик.
Он решил ругаться, поносить и оскорблять ее до тех пор, пока она не поймет, что с нее довольно, не обидится и не оставит его в покое. Это должно подействовать. Судя по всему, брань ей не часто приходится слышать.
Но когда, отвернувшись, она склонилась над горой неубранной почты, страшное проклятие словно застыло, так и не вырвавшись из его уст. Он лишь открыл рот в беспомощной попытке чертыхнуться.
У нее была такая круглая, симпатичная…
Ты проигрываешь, Гибсон, мрачно подумал он.
— Зачем, вы сказали, вы пришли?
— Я не журналистка, если вас это беспокоит, — бросила она через плечо. — И ничего не собираюсь вам продавать.
— Вы не из страховой компании?
— Нет.
— И не собираетесь просить меня выступать в поддержку чего-либо, вроде страхования жизни?
