— Это ничего, что ты встречаешься с таким изгоем, как я?
— Всего лишь обед со старым приятелем. Что тут плохого? К тому же я собираюсь поделиться с ними кое-какими сплетнями о внутренней работе Лэнгли.
— Я не был в Лэнгли уже больше года.
— Ты не хуже меня знаешь, что из нашего бизнеса в отставку не уходят. Департамент не оставлял в покое моего отца до самого последнего дня. Каждый раз, когда возникала непривычная ситуация, они посылали парочку милых парней на поклон к Великому Гарольду.
Майкл поднял стакан.
— За Великого Гарольда.
— Согласен. — Грэм приложился к стакану. — Так как оно, в отставке?
— Осточертело.
— Неужели?
— Да уж, поверь. Сначала все было вроде бы нормально, тем более что я довольно долго приходил в себя, но потом… Знаешь, стал понемногу сходить с ума. Пытался писать книгу, но потом решил, что браться за мемуары в сорок восемь лет чрезвычайно опасно — можно так погрузиться в себя, что назад уже не выберешься. В результате довольствовался тем, что читал чужие книги и просто много гулял. По Манхеттену.
— Как дети? — Грэм задал вопрос со скептицизмом человека, возведшего бездетность в ранг религии. — Не поздновато стать отцом в твоем возрасте?
— Что ты, черт возьми, имеешь в виду? В каком еще твоем возрасте?
— Ну, тебе ведь, любовь моя, уже сорок восемь. Будь осторожен, а то ведь первая попытка сыграть в теннис с внуками может закончиться коронарным тромбозом.
— Нет, быть отцом — чудесно. Это лучшее, что у меня было в жизни.
— Но? — вставил Грэм.
— Но я целый день заперт в квартире с детьми. Поверь, от этого можно рехнуться.
— И чем же ты собираешься заниматься? На что потратишь остаток жизни?
— Может быть, погрязну в пьянстве. Плесни-ка мне еще виски.
— Пожалуйста. — Грэм ловко подхватил бутылку длинной рукой и, плавно продолжая движение, плеснул в стакан ровно на дюйм янтарной жидкости. Наблюдая за ним, Майкл не в первый уже раз восхитился его артистизмом, присутствующим в самых обычных жестах. Пожалуй, Грэм был слишком хорош для шпиона: полуприкрытые серые глаза с застывшим в них дерзким высокомерием, тонкие черты, которые были бы привлекательны на женском лице. Художник в душе, одаренный пианист, он мог бы зарабатывать на жизнь концертами, а не на сцене секретных служб, но выбрал именно последнее. Вероятно, выбор определила слава отца, «чертова героя этой мерзкой войны», как выразился однажды, перебрав бордо, сам Грэм.
— В общем, когда сенатор попросил тебя разузнать о Бригаде Освобождения Ольстера…
