Ни у нас, ни в Европе гуттаперчей не пломбируют. Только в Америке.
У себя в кабинете Аркадий отстукивал на машинке:
"…Исследование зубов трупа ПГ-2 показало, что верхний правый резец был запломбирован методом, принятым в США, но не применяемым ни нашими, ни европейскими стоматологами…"
Поставив подпись и дату, Аркадий отнес рапорт о кабинет Ямского. Прокурора там не оказалось, и, положив рапорт на стол, он с облегчением отправился к себе.
Когда после обеда пришел Паша, Аркадий листал какой-то журнал. Паша поставил магнитофон на стул, сам сел на соседний и объявил;
— А я дело то раскусил!
— Только дела больше никакого нет! — Аркадий рассказал ему о зубах.
— Американский шпион?
— Нам-то что, Пашенька? Уж теперь Приблуде не отвертеться.
— А наша работа псу под хвост? Эти мне из ГБ! Ждут, пока за них не сделаешь все!
— Какое же все? Даже личности убитых не установили.
— И платят им вдвое, — кипятился Паша. — И магазины у них свои, и стадионы. Вот скажите, чем они лучше меня? Почему я им не подошел? Ах, дедушка был князем! Будьте добры, предъявите родословную, чтоб пот и мозоли до десятого колена. Или владей десятком языков, не меньше!
— Ну, по части пота и мозолей тебе до Приблуды далековато, а что до языков, он, по-моему, одним обходится.
— Вот мне бы шанс, я бы и по-китайски, и по-французски, — захлебывался Паша.
— Так у тебя же немецкий!
— У всех немецкий. Нет, до чего типично! Ну прямо вся моя жизнь. Они теперь и этот зуб присвоят!
— Если начистоту, за эти два дня мы далеко не уехали… — Аркадий спохватился. — Да ладно! Что ты там раскусил? Выкладывай!
Паша только пожал плечами, но Аркадий понимал, что лучше средства успокоить его нет, и повторил свой вопрос.
— Я вот что подумал. — Паша сразу заговорил по-деловому. — Не мог же снег совсем приглушить выстрелы. Промучился я день с лоточницами и пошел потолковать с бабусей, которая крутит музыку для катка. Сидит она в такой клетушке у главного входа. Я ее спрашиваю: "Вы какие пластинки ставите?" А она говорит: "Для катка негромкие, лирические или там классику. Я ведь инвалид, в войну в артиллерии была, так шума с меня хватит". "А программа?" — говорю. "Программу — это ты, милок, на телевидении спрашивай. А у меня пластинки в стопке. Как все до конца проиграю, так, значит, и домой пора". И достает свои пластинки. А они у нее все пронумерованы. Я начинаю с конца. Стрельба-то наверняка уже перед закрытием была. Номер пятнадцатый — "Лебединое озеро". Беру четырнадцатый. И что бы вы думали? Чайковский. Увертюра "Тысяча восемьсот двенадцатый год"! Пушки гремят, колокола бухают. А-а, вот какая у тебя инвалидность, думаю. Заслонил рот пластинкой и спрашиваю: "А как у вас с громкостью?" Так она меня не услышала. Глухая старушка-то.
