И все же, когда они стали ему ясны, он не пошел на сделку с совестью: он принял решение уехать. Печальный вид Сары, ее застенчивая приветливость, ее нежность, сдержанная и полная благородной гордости, приводили его теперь в восхищение; зная свою склонность к сообщительности и власть впечатлений над своей душой, он понял, что не сможет долго хранить свою тайну, а заметив, что и Метелла о ней догадалась, он решился окончательно.
Леди Маубрей чересчур хорошо изучила оттенки его характера и каждое движение лица, чтобы не проникнуть, быть может, раньше него самого в то, что испытывал он, находясь возле Сары. Это нанесло Метелле последний удар, ибо при всей своей доброте, самоотверженности и рассудительности, она продолжала любить Оливье, как в первые дни. Правда, ее обращение с ним обрело за минувшие годы ту печать достоинства, которую неизбежно налагает время, освящающее всякую любовную связь, но сердце этой несчастливой женщины было так же молодо, как сердце Сары. И новое горе повергло ее в смятение, близкое к безумию: позволить племяннице броситься в пучину разделенной, неузаконенной страсти? Или способствовать заключению брака, хотя и он представляется ей несовместимым с какой бы то ни было порядочностью и приличиями света? А если того желают и Сара и Оливье, вправе ли она возражать? Необходимо было объясниться, покончить с сомнениями, спросить Оливье о его намерениях, — но в качестве кого она это сделает? Кто должен вызвать молодого человека на столь трудное для него признание — отчаявшаяся любовница Оливье или благоразумная мать Сары?..
Однажды вечером Оливье заговорил о том, что думает съездить на несколько дней в Лион. Метелла, потерявшая голову от сердечной муки, встретила это известие радостно, как передышку, дарованную ей в страданиях. Назавтра Оливье велел оседлать своего коня, чтобы доехать до Женевы и там пересесть в почтовую карету. Он вошел в гостиную проститься с дамами; Сара, которой он поцеловал руку впервые в жизни, так смешалась, что не смела поднять на него глаза; Метелла, напротив, устремила на него внимательный взгляд; Оливье был очень бледен, но спокоен, как человек, мужественно исполняющий некий жестокий долг. Он обнял леди Маубрей — и самообладание едва не покинуло его, глаза его наполнились слезами, а рука непроизвольно задрожала, когда он потихоньку передал Метелле письмо, вдруг сделавшееся влажным у него в ладони…
Он бросился вон из залы, вскочил на коня и помчался галопом. Метелла осталась стоять на террасе и стояла, пока не затих вдали топот копыт. Тогда она схватилась рукою за сердце, стискивая в другой записку, — она поняла, что для нее все кончено.
