Он, когда я ворвался, светил в ухо какой-то девчонке, как когда-то мне, своим сверкающим зеркалом, но, наверное, ничего такого не находил, поэтому легко снял с головы свой обруч, одобряюще похлопал пациентку по плечу и встал во весь свой громадный рост.
Был он в белом халате, и вот так — в халате — двинулся за мной, спрашивая какие-то подробности, ответить на которые я не мог. Может быть, от простого волнения.
Даже не глянув на банку с бабочками, ухогорлонос взял в руку фанерку из приготовленных командой Олега и сказал, что сделаны они верно, но их надо делать из мягкого дерева. Для убедительности потыкал булавкой в фанеру — она не держалась.
Одним мановением руки Олег отправил своих исполнителей на новые труды, доктор же попросил принести свежих бабочек. Толпа рассеялась. Осталось несколько мелких свидетелей, из малышей.
— Можно и без морилки, — добродушно кивнул он Капитолине, и она снова с удивлением посмотрела на меня. И добавил с видимой грустью: — Умирая, они складывают крылья. — Теперь он уже смотрел на меня. — Слыхал, есть такое выражение: не складывай крылья! Это значит, не сдавайся! Не умирай!
Мы стояли совсем рядом, и я, может быть, первый раз с тех давних пор, когда доктор проткнул мне ухо, увидел его лицо совсем близко.
Мне показалось, что он очень похудел, даже высох. Его большой нос, на котором чудом держалось пенсне, стал острым, как у ледокола, зато серые глаза за стеклышками увеличились, и из них, словно слезы, лилась тоска.
Слезы это слезы, а тоску не видно. Это верно, ее не видно, а я видел: какая-то медленная дымка опускалась от склоненного ко мне лица и достигала меня, а я ее чувствовал и даже слышал, как можно услышать, если прислушаться повнимательнее, боль, обиду или — любовь!
Можно ли их услышать?
Можно, можно, если очень этого хотеть, если очень понимать другого и желать услышать!
Как он сказал тогда: «Не складывай крылья!» Обращался ко мне, но даже тогда я понимал, что говорит это доктор самому себе. А еще своей жене — Елене Павловне. И сыну Евгению говорит: «Не складывай крылья!»
