Банка с широким горлом и притертой пробкой стояла наготове. Склянку с эфиром держала лично Капитолина. Можно было начинать. Но ведь в лагерь приехал ухогорлонос, и часть народа следовало направить к нему. А все хотели бабочек!
Олег начал громогласно сортировать, кого куда, получалась неразбериха, послышались крики неудовольствия, но все-таки сачки раздали по отрядам, и они тут же замелькали в прилагерных кустах.
Минут через пятнадцать возле меня и Капитолины уже стояла очередь желающих сдать добычу. Вожатая капнула эфир в банку, я принялся опускать туда бабочек. В общем, из десяти сачков мы выудили семь капустниц и три крапивницы.
Они сидели на дне банки, сложив крылья, и не шевелились — уснули быстро, как только Капитолина закрыла крышку. Народ молча наблюдал сцену усыпления.
Было в этом что-то странное. И даже неприятное. Только что бабочка хлопала крыльями, потом складывала их и замирала. Да, она засыпала, но ведь это только так говорится. На самом деле умирала. И мы, выходит, рассматривали смерть. Но надо ли глядеть на нее? Пусть даже это смерть бабочки и на нее не страшно смотреть.
Я и раньше подбирался к этим мыслям. А теперь понял окончательно — мне это видеть тошно. Я для этого не приспособлен. Что-то совсем другое я должен полюбить и научиться делать…
Все бабочки на дне банки сидели сложив крылья. Капитолина вопросительно смотрела на меня. Я кивнул ей без всякой радости, она открыла крышку и отвела лицо, чтобы не вдохнуть пары эфира. Малость подождав, я запустил туда руку и вынул одну бабочку.
Теперь предстояло развернуть ее крылья и положить на дощечку так, чтобы брюшко вошло в желоб. Булавкой проколоть, а крылья прижать полосочками бумаги, которые тоже приколоть. В общем, бабочку следовало распять.
Но у меня, как назло, ничего не получалось. Мертвая бабочка не разворачивала крылья. Я раздвигал их силком, но они не раздвигались. Одно крыло сломалось, и я отложил в сторону первую капустницу. Со второй тоже ничего не получилось. И с третьей.
Капитолина нервничала, а я покрывался потом. Вокруг нарастал недовольный ропот. Молва, поднявшая меня в высоту, готова была обрушить вниз со всей силой тяжелого презрения к выскочке.
И тут я принял единственно верное решение. Я попросил меня подождать, И рванул в помещение, где осматривал детей ухогорлонос. Очередь охотно уступила мне путь. Я забежал к Николаю Евлампиевичу и кратко, ничего не преувеличивая, но и не преуменьшая, рассказал о своей неудаче.
