Ужо и я погружусь в непроницаемые туманы истории.
В розовом тумане древности я непременно встречу гиксосов, найду филистимлян и разыщу арамейцев, а в голубом тумане средневековья я наткнусь на альбигойцев, уж это точно.
И если вдруг на минуту
все туманы рассеются, вы увидите, что я плыву с варягами в греки на большой, крутобокой, красивой ладье
под широким, разноцветным, туго надутым парусом.
Варяги возьмут меня с собой, я надеюсь.
Если не возьмут, будет обидно.
Что мне делать?
Разумеется, свое дело.
Засучу рукава, поплюю на руки и приступлю к делу.
Весь день, не разгибаясь, без отдыха
буду делать свое трудное дело, буду делать его сам, без чужой помощи, буду делать его на совесть.
Сделаю свое скромное дело,
спущу рукава,
отдохну
и подумаю, что делать дальше — точить лясы? бить баклуши? считать ворон?
Начну считать ворон и вдруг замечу,
что мое дело еще не закончено. Погляжу на свое дело внимательно и внезапно обнаружу,
что оно сделано лишь наполовину. Рассмотрю свое дело как следует и неожиданно пойму,
что оно только начато.
Почешу в затылке, снова засучу рукава, снова поплюю на руки, снова возьмусь за дело.
Всю жизнь в поте лица
буду делать свое большое дело.
Умру,
и мое дело
останется незаконченным.
Меня похоронят с засученными рукавами.
Посмотришь, прищурясь, вдаль — берега не видно.
Поглядишь внимательно в голубую даль— берег незаметен.
Вглядишься пристально в ясную даль — берега нет.
Безбрежность.
Зачем же тревожиться?
Не лучше ли радоваться?
Радуйтесь,
радуйтесь:
берега нет — безбрежность!
УПРЯМЫЕ МУЗЫ
Я с сеточкой по улице иду, а в сеточке батон и пачка чая и полкило молочной колбасы.
г
За мною музы семенят, все девять, в сандалиях и в тонких, разноцветных, струящихся по их телам хитонах.
Вот дождичек пошел, медлительный,
осенний,-
заморосил,
закапал,
зашуршал.
Я музам говорю:
— Оставьте вы меня!
Промокнете!
Ступайте восвояси!
Скорее возвращайтесь к Ипокрене!— Они не слушаются и упорно под дождем меня сопровождают.
Я сержусь, я топаю ногами, я кричу:
— Немедленно бегите к Геликону Простудитесь!
Ведь осень на дворе!—
Они и ухом не ведут — ну что ты скажешь!
Но не сидеть же дома, в самом деле, из-за упрямства их?
Вот наказанье, право!
.ІЇ
•V
ПИСАТЕЛЬ
Все пишет и пишет — говорит, что он писатель, говорит, что не писать нет у него никакой возможности.
Как ему помочь?
Отнять у него машинку?
Отобрать у него авторучку?
Украсть у него карандаш?
Все равно он будет писать
обгоревшей спичкой на коробке
или ногтем по штукатурке,
