Человек уже неспокоен, человек нервничает, человек волнуется,
человек уже разволновался. Все в нем кипит, все в нем бурлит, все в нем бушует.
Целая буря в его душе, целая буря!
Страшно смотреть на человека, страшно!
Успокойся, дорогой человек, успокойся!
Постепенно, понемногу, полегоньку буря стихает.
Человек спокоен, опять спокоен.
Только где-то по краям его души еще что-то плещется и колобродит, что-то колеблется и дрожит.
-л*"
Хорошо,
что человек успокоился!
и вдруг снова буря,
снова ураган в душе человеческой и снова деревья в ней гнутся до земли и падают,
вырванные с корнем!
Дайте человеку пузырек с валерьянкой — нервы у него шалят.
Охота на химер запрещена, но браконьеры всегда найдутся.
Однажды в лесу я наткнулся на мертвую химеру.
Она была огромна и несуразна.
У нее было множество конечностей, но не было головы, совсем не было головы, не было даже намека на голову.
«Бедняжка!— подумал я.—
Эти браконьеры, не разбираясь, палят во все живое, во все, что с головой, и во все безголовое.
Хорошо бы,— подумал я,— написать стишок
и срифмовать химеру с браконьерами, хорошо бы в этом стишке изобразить охоту браконьеров, хорошо бы
описать мертвую безголовую химеру, изрешеченную пулями жестоких браконьеров».
Впрочем,
вряд ли кто поймет меня правильно, вряд ли кто поверит, что у нее не было головы, совсем не было головы.
Вряд ли кто поверит,
что даже малейшего намека на голову
у нее
не было.
Џ
Эта морда
явно просит кирпича.
Она ухмыляется, щурит глазки
и спрашивает меня сквозь зубы:
— Читал ли ты Ницше, кореш?
— Вы меня простите,— говорю я морде,-
но я должен плюнуть в вас,
потому что поблизости нет кирпичей
а тот запас,
который я таскал в карманах, уже кончился.
— Шалишь, паря,— говорит морда,— ищи кирпич,
ищи не ленись!
И чтобы красивый был, красненький!
ШУТ
Шут!
Шут!
Шут!
Тут шут!
Шута поймали!
Пошути, шут,
по шутовству соскучились! Посмеши, шут,
по смеху стосковались!
Тащите сюда
всех царевен-несмеян! Ведите сюда
всех зареванных царевен!
Шут!
Шут!
Шут!
А шут стоит весь бледный, и губы у него трясутся.
џ Џ Џ
Они меня недолюбливают, и я их — тоже.
Но непонятно почему.
— Ты же человек,—
говорят мне они,-
и мы люди.
Все мы люди-человеки, так в чем же дело?
Действительно,
они вроде бы люди,
и я вроде бы человек.
В чем же, черт возьми, дело?
Неужто
они все же люди, а я
не совсем человек?
Неужто
я все же человек, а они
не вполне люди?
Неужели
и они не совсем люди, и я не вполне человек?
Неужели
мы так жестоко заблуждаемся? 140
БЕЛАЯ НОЧЬ
Белая ночь
