Шумят непонятные люди. Решают, где спать в странном доме. Золотоволосая капитанит:
— Витька с Олегом расстелятся в зале. Майе и Марине лучше быть с Ксеной. А я на кухне подежурю, чтобы жених не пропал.
— Нет-нет, так дело не пойдет.
Вздрогнули они, когда я пристегнула свой голос к их совету в прихожей.
— Ты что, Танька, бездомная? — говорю. — Неужто тебе ночевать негде? Вон у тебя и Олег есть с квартирой, и Мишка с вашей с ним свекровью.
…Тяжко чего-то. Плохо мне в нашем теремочке. Нет в нем Тани, а значит, безрукая я теперь с Мариной и Майей.
…Ну кто там звонит в дверь спозаранку? Знаю кто — отец. Полундра! Прячь сигареты, трусы, стаканы, платки и слезы, понты и улыбки! Сдирай кожу, надевай рожу! Выметай индейцев, выкидывай в окно гостей. Накрывай белу скатерть, затапливай печь из костей… Постой-постой, да это же Машка в глазке!
— Машка ты моя, заходи, будешь первая нога! А предки где, в подъезде?
Достает бутылку с порога улыбается строго:
— Ксена, мама просила передать тебе свяченной воды. Сразу много нельзя. Сделаешь глоток, смочишь голову — отряхнешь. Потом опять. Ой, да чего я тебя учу! Как ты тут? И тут из кухни — топ-топ — свекруха.
— Это что — водка? — Издали спрашивает. Взгляд волкодава.
Маша моя раскраснелась:
— Водка?! Неужели я похожа на пьяницу?
— Ты, девушка, вот что скажи: у этой вот, что стоит наконец, родители любят выпить?
…Слышу голос Марины:
— Смотри, подействовало: Ксена успокоилась, а Мишка, как только окропили, вылетел пулей из спальни и сидит, взъерошенный, на кухне. Размышляет.
Снять кухонные занавески. Выстирать. Выкинуть кассету "Sacried Speerit " с песнями североамериканских индейцев. Туда же ворох записок: "Ксена, я тебя, может, сейчас ударю. Но это не я. Миша", "Все по фиг, понимаешь, все! Ну почему так должно быть? Ксена", "Крепись, в заначке последние граммы. Если ударю, прости. Миша", "На одной стороне окна день, на другой ночь. Ничего не скроешь, занавеска-то прозрачная. Вот и понимай. Ксена", "Прости меня раз и навсегда на всю оставшуюся жизнь. Говорю тебе: не я это. Миша".
Посмотреть, не высохли ли полотенца. Одно, большое, предложить Михаилу и попробовать заманить его в душ.
Набрать тихонько наш номер, послушать мамино: "Але!"
В тот день мы опять не пошли в горы, где надеялись скоротать время на троих с природой, чтобы решить, как быть дальше. Припозднились с пробуждением, приуныли за завтраком, а там Нагвалев ушел в спальню играть на гитаре. У него норма — три часа в день на развитие техники. Чтобы записывать в одиночку магнитоальбомы. Он в песнях был настоящий рокер, только чересчур гладкие они получались, песни, слишком, что ли, перелопаченные трудолюбием. А я-то что? Я после всего, что было, — никто. Я стирку спровоцировала. Так было удобней. Чтобы не выходить к некоторым гостям, которые приходили нас же поздравлять нашими же бутылками, про которые не знали, что они кончились.
