Уходящие тихо - Наталья Гвелесиани

"Все от нечистого", — сказал батюшка.

Прав он, конечно. Я и сама знаю, что прав.

Голос у батюшки пахнет ладаном и сидеть бы нам с ним за столом в церковном палисаднике, где после службы потчуют нищих, и пусть бы отчитывал он меня своим светящимся голосом… Да как бы не так: гордыня меня накрыла. Как стеклянным колпаком накрыла, ей-Богу, и стою я, не смея поднять головы, и только согласно киваю. Батюшка за колпаком стал бесплотный, непахнущий, смутный. От дыхания моего батюшка тает, расплывается. Я живот втянула, съежилась, думаю, надо беречь батюшку от себя, не виноват же он, что меня бесы мучают. Так и отстояла, чуть дыша, пока увещевали.

А в прошлое воскресенье было кое-что похуже.

Славим мы, значит, Богородицу на литургии, все матушки, как девицы, такие легкие стали, несуровые — я всегда радуюсь на литургии за лица, если они меняются. И чувствую, удалась ли служба, по спинам. Если кто кланяется, а от спины что-то такое струится — то ли пар, то ли кроткое дыхание, значит, полегчало ему, бедному. Ангел его, значит, при нем. А Христос с нами.

Только я отметила, как водится: "Здесь Христос!", как р-раз — боль кромешная и звук лязгающий — словно по спине цепью огрели. Оборачиваюсь, а на пороге храма — чертенок. Худющий, угловатый, глаза как магниты — так и тянут душу, из горла тянут… Забулькало в горле, вот-вот закричу. Я-то сразу поняла, что он по мою душу, что чертеняку этого кроме меня никто не видит, батюшка ведь служил лицом к алтарю. А тут все опустились на колени, и стою я, получается одна, спиной к алтарю — в лице ни кровиночки и вся душа моя, как стражница, на входе. Только бы не прошел, думаю, за порог. Скривил он рожу, размахнулся цепным бичом на полкупола, вот-вот сломит. Сломит ведь как тростиночку! Но вдруг в ухо зашипели: "Ксена! Веди себя как следует!" Материн голос, от него любой чертеняка сбежит. Этот тоже не будь дурак, как поигрывал с бичом на входе, так и перестал быть, словно отродясь и не был.

Мать, как всегда, принялась за нотации, ее ни служба не смущает, ни то, что в лице моем ни кровиночки. Шипит себе, тычась в ухо: "Ты где была? Я тебя по всему храму ищу. Если знаешь, что постоянно теряешься, значит, стой рядом". Это она девушке в тридцать лет говорит. Ну ничего, не такое терпели. Как верующая она хорошая женщина, исполнительная, вот чертеняку прогнала. Правда, расскажи ей такое, будет как муха, ну как муха жужжать про мою одержимость: "Только и можно тебя найти, как по следам бедокурств. Не девчонка, а собачье сердце". Ух, и испытывает меня Господь, тридцать лет испытывает. И всегда, как и в первый годочек от роду, наворачиваются на глаза слезы, да никак перед ее лицом не навернутся.