— Я помню, ты говорила: ты сильная, борись, Ксена, тужься. Я хочу тебе сказать, что обманула тебя. Я напилась. Скотина я, да?
— Это теперь не имеет значения. Ты — сильная!
— Я не хотела, а просто… Ты же знаешь. Мама, а папа почему не подходит?
— Он в лоджии. Смотрит телевизор.
— А, потому, значит, не подходит пока. А Джесика, Джесика где? — Да вышла тоже… По нужде.
— Как, мама, она же одна у нас не ходит?!
— А, ну тогда папа тоже вышел. Вот где папа нашелся.
— Ага. А пока его нет, можно я покурю?
— Можно, конечно.
— Почему ты так быстро соглашаешься? Подай, пожалуйста, сигарету — у меня в брюках, в потайном карманчике. Ты еще не находила его? Правда, я мастерица?
— Хороший ты человек.
— А раньше ты говорила, что плохой.
— Да хороший, хороший. Только уйти тебе надо от нас.
— Это ты теперь говоришь?! Знаешь что, мама? Я кушать хочу. Что делать, а? Ты, наверное, умаялась со мной и ничего не приготовила.
— Нет, я успела. У нас эклеры есть. Хочешь?
— Пирожные?… Ты знаешь, я сегодня не сладкоежка, но давай попробуем. Вкусно-то как… Спасибо, мама. Мама, а где папа, почему он не подходит все-таки?
Р-раз: маму словно стерли мокрой тряпкой. Далеко вверху на глыбе двух кроватей лежит вдоль изголовья прикорнувшая Марина. Мы с Майей — на полу, в турецких позах, разглядываем блокнот с Майиными фотками.
— Это следы по этой стороне речки, правильно? И наши всякие следы, и чужие. А вон парень и девушка перебрались на ту сторону, и у них теперь — только свои. А мы, ты как думаешь, переберемся?
— Когда-нибудь все там будем. Вот только жалко, что ты Таню обидела.
— Таню?…
…Крутись, крутись, болванка, вспоминай.
Ах, кому не спится в ночь глухую?… Мадамочка съехала с рамы и расселась у постели. Подносит полными минами свое кислое презрение. Люстра опустилась к ногам, хочется отпихнуть. Изо всей мочи толкаю локтем в адамово ребро:
— Мишка, выключи свет, тебе говорю! Не нравится мне эта типша с картины.
— Это, Ксюша, "Неизвестная" Крамского.
— А по мне хоть "Грачи прилетели". Долго она будет за нами подглядывать?
— А против Майи ты ничего не имеешь?
— Ну, Майя свой человек.
Она у нас на настенной фотке как ночник… Любуемся всем коллективом. Вот и сейчас, сделав привал у моего бока, Мишка привычно заводит:
— Майя — наша совесть. Я не могу ее погасить. Тем более что она чем-то похожа на мою бывшую. Я даже иногда думаю, что она воссоздает меня из праха своими добрыми смыслами, как я теперь Веру. Знаешь, какая была Вера? Однажды нас остановил мент из-за моих длинных волос и, пока он держал нос в документах, Вера подошла вплотную и выхватила у него из кобуры пистолет. Меня оторопь взяла, так это было дерзко и неожиданно. А сержант рассмеялся. И мы расстались по-доброму. Поверишь ли, я иногда хотел иметь две жены, чтобы одна защищала меня как Вера, а другую — чтобы я защищал.
