Однако первые христиане вели «духовную брань» и бились исключительно «духовным мечом», ибо руки их были нередко в оковах. Но вели они, хоть и духовную, но все же брань, и, видимо, потому Св. Бенедикт Нурсийский, основатель западноевропейского монашества, назвал в 543 г. монастырскую жизнь «духовной ратной (т. е. военной) службой», а монахов, оставляющих мир и все, что в миру, ради Господа — «ратью Христовой» или «Христовым воинством» (militia Christi).
Известный русский историк и философ Л.П. Карсавин в своей книге, посвященной истории христианского монашества, писал: «Братство стремящихся к Богу представляется Бенедикту в виде военного отряда — schola <…> Поэтому и деятельность монаха выражается словом militare — «служить»; и устав не что иное, как lex, sub qua militare vis — закон нерушимый и непреложный, как непреложен закон воинской дисциплины. Святой устав содержит все нужное для воина Господня; это — «устав-наставник». И само послушание — дисциплина монастыря — и неограниченная власть аббата превращают братство в воинство Христово»[20]. Итак, образ христианина как воина Божия присутствует в Церкви с самого момента ее основания и является неотъемлемой частью христианской традиции.
По мере возрастания хаоса в Европе, подвергавшейся с начала Средневековья нападениям бесчисленных полчищ враждебных христианству варварских народов — венгров (мадьяр), аваров, норманнов, куманов и многих других, Римская Церковь была вынуждена, наряду с духовным мечом, вооружиться и мечом вполне земным, железным, выпавшим из ослабевших рук светской власти. А уже концу XI — началу XII вв. Западная Церковь меняет свое отношение к войне. Появляются представления
о том, что война ни в коем случае не противоречит христианской этике, а наоборот, может быть «Священной войной». Все это способствовало возникновению особого склада ума, особого типа мышления средневекового человека, названного немецким историком XX века К. Эрдманом «крестоносным мышлением», посвятившем этой проблеме прекрасную книгу[21]. Ну а поскольку война может быть священной, если она идет на пользу Церкви, то Церковь может не только благословлять такую войну, но и призывать к ней. Отсюда, как справедливо писал Хартмун Бокман, «до появления воинского монашеско-рыцарского братства — рукой подать, и сделать это тем проще, что перемена в отношении христианской религии к войне превращала воинское ремесло в ремесло христианское, порождало новое рыцарство с одному ему присущей этикой»
