Он стоял на ступеньках, пожимал руки и улыбался. Эдвард Стюарт, выдающийся юрист и счастливый семьянин, радеющий за дело тори в Шотландии и как пить дать, будущий представитель Шотландии в парламенте.
Рона включила двигатель и поехала дальше. Она честно соблюдала условия сделки. Пусть его выберут в парламент. Если повезет, он будет редко наведываться в Глазго, и ей больше не придется его видеть.
Трасса была забита автомобилями, и Рона обругала себя за то, что поехала на машине. Трудно сосредоточиться на дороге, когда в голове теснится столько мыслей. Карой за рассеянность стали нетерпеливые гудки сзади. Она свернула в первый же переулок, решив выпить где-нибудь кофе. Через полчаса этот поток схлынет, и она сможет спокойно вернуться в город.
Дело было не только в рассеянности. Предыдущей ночью она почти совсем не спала. К трем часам утра ей наконец надоело крутиться и вертеться в кровати, и она включила свет. Если ее мучают мысли о Лайеме, то пусть мучают при свете. И она стала думать. Чем больше она думала, тем больше ей хотелось увидеть сына. Потеряв столько лет жизни, она не хотела потерять еще. Примерно в четыре часа Рона приняла решение. Она поедет по тому адресу, что значится в распечатке, и проверит, живет ли там семья Хоуп. Она была на все сто уверена, что живет.
Рона подняла голову, выведенная из задумчивости появлением официантки, которая спрашивала, не принести ли ей еще кофе. Она кивнула.
— Крепко же вы задумались, — заметила официантка.
— Я думала о своем сыне, — решилась ответить Рона.
— Озорник он у вас?
— Да нет. Вовсе нет.
— Счастливая вы. А вот за нашим Майклом только глаз да глаз. И все-таки… Пусть уж, а то ведь им не век быть с нами, правда? Как говорит моя мама.
Рона кивнула. Ее мама тоже бы так говорила. Ей вдруг до боли стало жаль, что матери больше нет. Что их обоих больше нет. Жаль, что она не сказала им. Жаль. Жаль.
В течение долгих месяцев после смерти отца, возвращаясь домой, она представляла себе, что он ждет ее, как всегда. Что он обнимет ее и скажет, как он рад ее видеть. Глупо. Но это ей помогало. Помогало жить дальше.
Ей было двенадцать лет, когда отец обмолвился, что они ее удочерили.
Однажды в субботу они пошли в кино. Было холодно, и на обратном пути они зашли в паб полакомиться жареной картошкой. Ее перчатки пропахли уксусом, потому что она успела съесть половину своей порции, прежде чем папа сказал, чтобы она их сняла.
В то время эта новость оставила ее равнодушной. Она не вполне понимала, что значит «удочерить», пока ей не исполнилось тринадцать и подруга Луиза не рассказала ей про то, как делают детей. И даже тогда ей не захотелось узнать, кто ее настоящие родители. Это не имело значения.
