— А ты на самолете летал?
— Ну
— Страшно? Высоко же…
— Там окошек не было. Борт из Ханкалы шел, с ранеными.
— А тебя тоже ранили? — не отстает Хорек.
— Ну. Снаряд в дом попал. Батьку и мамку насмерть, а меня солдаты вытащили.
— Шрам остался?
Тёха молча распахивает куртку-пилот, задирает свитер и футболку. Бурый пупырчатый рубец наискосок пересекает грудь.
— Ух ты! — восхищается Хорек. — Круто!
— Дурак, — Тёха пожимает плечами. — Если бы все живыми остались — тогда да, было бы круто…
И он надолго замолкает, исчерпав, видимо, запас слов на сегодня.
***
Ночью Хорька скручивает. Он уже не говорит. Только тоненько постанывает и кашляет, кашляет, кашляет… Глаза закрыты, губы обметаны серым. Жаром от него пышет, как от печки.
— Че делать-то? — сокрушенно спрашивает Губастый, слоняясь по вагону.
Ему никто не отвечает. Вагон мотает на стыках, иногда в щели светят станционные фонари, а когда мимо с ревом пролетает встречный поезд, в открытые окошечки под потолком влетает снежная пыль.
Мы особо не рассчитывали, что доберемся в товарняке хотя бы до Казани, но наш состав все едет и едет, едет и едет. Утомленные мерным покачиванием вагона, мы в конце концов засыпаем и пробуждаемся далеко за полдень.
Хорек бредит. Он размахивает руками, шуршит стружкой, что-то шепчет про берег, до которого нужно доплыть, иногда вскрикивает, страшно и отчаянно. Мы пытаемся напоить его, но больше обливаем — он крепко сжимает зубы и отбивается.
Темнеет. Один раз состав останавливается на большой станции и стоит довольно долго. Тёха хочет открыть дверь и выйти — Хорьку надо в больницу, это все понимают, — но тут выясняется, что дверь заклинило. Мы не можем стронуть ее с места.
— Хана Хорьку, — выдыхая морозный воздух, бурчит Сапог. — Без лекарств он…
Губастый перебивает его, протестующе размахивая руками:
— Нет, надо думать, что все будет хорошо — и тогда будет хорошо! Я знаю! Я всегда так делаю!
— То-то тебе так прет по жизни, — злобно ворчит Сапог, но натыкается на тяжелый взгляд Тёхи и умолкает.
Посреди ночи состав неожиданно останавливается. Мы с Сапогом поднимаем Губастого, и он выглядывает в окошечко под потолком.
— Темно. Снег кругом. Лес вижу. Это не станция. Наверное, разъезд какой-нибудь. Я думаю, сейчас дальше поедем.
— Да кого колышет, что ты думаешь! — зло кричит Сапог и отпускает Губастого.
Тот летит в стружки, орет благим матом. Вскакивает, и они с Сапогом сцепляются, как две собаки. Тёха, как обычно, дает по разу и тому и другому, и тут мы слышим голоса.
