Может быть, Монжёз, поспешив с отъездом, положил письмо в карман, намереваясь прочесть по дороге. Распечатал ли он его в поезде? И вместо того, чтобы вернуться в негодовании домой и устроить бурную сцену, он решил подать жалобу на жену и приложить к ней письмо как свидетельство в прелюбодеянии? Адвокаты и судебные приставы всегда сочувствуют обманутым мужьям.
С такими мыслями, видимо, Морер и отправился в Париж, рассудив, что, обратившись к художнику, спутнику маркиза, он узнает, читал ли маркиз письмо по дороге. Оказалось, что нет, потому что, по словам Либуа, маркиз был весел.
Все это хорошо, но письмо исчезло. Не находится ли оно в портмоне Монжёза, который, расставшись с приятелем, мог прочесть его? Все вышесказанное в одну секунду пролетело в уме Либуа.
«Бедняга! — подумал он. — Нужно рассеять его горе». Однако, прежде чем он заговорил, у него мелькнуло воспоминание об одном факте, который ему хотелось разъяснить.
«Делать нечего, помучаю его, но заставлю его говорить», — подумал он и сказал вслух:
— Мне вспомнилось одно обстоятельство…
— Какое? — спросил доктор.
— Монжёз был весел… Но был момент, когда он вдруг помрачнел, и я слышал, как из его уст вырвалось проклятие.
Доктор, сильно встревоженный, спросил:
— В какой же момент это случилось?
— Когда мы шли по тропинке парка к маленькой калитке. В одном месте он вдруг остановился и…
Поль замолчал, пораженный увиденным: когда речь зашла о тропинке, Морер мгновенно побледнел. Крупные капли пота выступили у него на лбу. Художник неумышленно нанес ему двойной удар.
Сначала Либуа хотел выпытать у доктора причину ярости, овладевшей маркизом на тропинке между одиннадцатым и двенадцатым деревом, и в чем тут был виноват Легру. Однако художник решил проявить великодушие и не мучить доктора.
— Сегодня утром я и сам сыграл с маркизом маленькую шутку, о которой теперь очень сожалею.
— Вы сыграли с ним шутку? — повторил Морер.
— Да. Утром, войдя к нему в комнату, я заметил на ночном столике письмо. Я подумал, что оно может помешать ему поехать в Париж, и, чтобы он не задержал меня, знаете, что я себе позволил?
— Нет, скажите, пожалуйста, — промолвил Морер голосом, в котором звучала надежда.
— Я подумал, что не случится беды, если письмо будет прочитано двенадцатью или тринадцатью часами позднее. Поэтому я положил его под том стихотворений Ламартина, который лежал на столике с правой стороны камина.
При этих словах, означавших, что маркиза спасена, Морер чуть не задохнулся от радости.
