Порой этот представитель ненасытности, якобы стремящийся ко всему — к последнему, окончательному объекту желания, постепенно соображает, что абсолютного счастья нет. Овладеть абсолютно всем миром, строго говоря, невозможно, так как ты являешься частью его. Каждое приобретение вызывает одинаковое осознание: «Маловато». Он обнаруживает эти слабости и потом атакует себя. Приняв как можно больше «в себя» и захватив как можно больше власти или статуса у мира и лишь затем поняв, что самой большой шишкой он никогда не будет, вскоре он наполняется ненавистью к себе как к центру неуспешной материализации движения вверх по лестнице.
В отсутствие полной идентичности с «вершиной» его стремление к удовольствиям становится мазохизмом, точнее, пофигизмом к собственному телу и здоровью: «Тьфу! Паскудство вообще! Да что вы? Повышение? Больше денег? Таких вещей я никогда не хотел. Мне плевать на это всё!» Максимальная скорость достижения превращается в такой же экстремальный отказ. Поэтому никакого счастья «выше» (над нашим чванным карьеристом) нет. Человек, «имеющий почти все, что душенька пожелает, может патологически стремиться к изощренным изыскам, мотовству, наркомании. Он может относиться наплевательски ко всем и ко всему, включая самого себя».[52] У чванства, следовательно, есть своя унылая сторона. Принято считать, что выделяются спесивостью те, «кто был ничем, а стал всем», а точнее, те, кому «хотелось бы стать и богом, и царем, и воинским начальником».[53]
Главная разница поэтому между понтом и чванством в том, что последнее знает, куда стремиться, — к одной цели, расположенной выше. Такая спесивость, будучи комплексом статуса в вертикальной, но зато константной системе, усугубляется социальной нестабильностью, характерной для общества после 1991. Здесь важно упомянуть известное понятие французского философа Делёза — детерриториализация. Имеется в виду вот что: на современном рынке все ценности движутся капиталом. Деньги диктуют, что важно, чего мы хотим, скажем, через рекламу, обращающую наши желания неожиданно и без логичного повода на новый, совсем другой — и еще более роскошный! — предмет. Такая зыбкость в ценностях ведет иногда к оскудению бывших «территорий» огромной важности: семьи и церкви. Капитал лишен малейшего уважения к традициям. Короче: иерархии, конечно, строятся сегодня (в новых компаниях или через новые моды), но ненадолго. Рынок и бабло их постоянно подрывают.
