— Ну, что вы… надо же и ему когда-нибудь повеселиться.
— Да ему девяносто один год.
— А по виду не скажешь.
Жандарм встает. Он кладет на столик деньги и чаевые:
— До свиданья, мадемуазель.
Девушка прощается с ними обоими за руку.
* * *
Вот и дом нотариуса. Это особняк зеленого цвета, с полуколоннами на фасаде сверху донизу; от улицы его отделяет сад — без тени, без тайны: деревья посажены недавно и молоденькие елочки еще совсем низки, не выше розовых кустов.
— Красота! — уважительно говорит Антонен. — Ишь ты, все новенькое!
— Оно верно, — подтверждает старик.
Нотариус живет на втором этаже. Справа от ворот висит черная табличка с его фамилией, выписанной белыми буквами; Антонен видит в табличке свое отражение. Захария носит ту же фамилию, однако жандарм читает ее с удивлением и легким испугом, словно речь идет совсем о другом человеке.
Проходя по дорожке, усыпанной гравием, старик дотронулся до розы. Она тут же высыпала ему в ладонь все свои лепестки. Теплый, живой груз. Он удивляется… он и не знал, что розы такие тяжелые, такие живые. Он останавливается. Что делать? Разжав кулак, он выпускает лепестки, и они бесшумно ложатся наземь.
Они входят в дом. Гранитная лестница враждебно тверда и незыблема под их ногами, привыкшими к мягкой пыли сельских дорог, к податливому асфальту улиц. Старик спотыкается, едва не падает. Одной рукой жандарм подхватывает его, другой звонит в дверь. Им открывает служанка в белом фартучке:
— Что вы желаете?
— Мсье Корта дома?
— Что вам угодно?
— Скажите ему, что это по поводу его отца.
Она исчезает, а они ждут на площадке. Из квартиры доносится музыка. Как будто из комнаты справа… наверное, там гостиная. Н-да, уж эти городские!.. Вообще-то, музыка — это неплохо. Если люди любят музыку, они не могут быть злыми.
— Ну, смотри держись, Захария!
— Да-да…
Появляется нотариус. Он явно торопится. Это низенький чернявый человечек, он носит очки в массивной оправе.
— Что у вас ко мне?
Перед ними стоял кто-то очень похожий на эту гранитную лестницу — непробиваемо твердый, незыблемый, весь из прямых углов. Нигде ни малейшего зазора, ни малейшей трещинки. Слишком долго он «делал» себя с тех пор, как покинул родную деревню и начал подниматься, ступенька за ступенькой, по социальной лестнице. И теперь он неизмеримо выше их всех.
Антонен смутно чувствует все это. С чего же начать? Наконец он решается сказать все, как есть:
— Вам писали, что ваш отец живет в нужде… Вы не ответили. Вот — привели вам его.
