Прижав Фэйт к себе, он заставил ее положить голову себе на плечо.
— Да хранит молчание Дочь Луны, — глухо прошептал он. — Прижмись покрепче и закрой глаза. Все будет хорошо.
Она казалась такой маленькой, такой хрупкой, что пробудила в его душе скрытую от всего остального мира, почти забытую нежность — только так можно было назвать чувство, с которым он касался губами ее волос, вдыхая их божественный запах, ласково гладил ее плечи.
Мик почувствовал, как у него вдруг перехватывает дыхание, как ее безоговорочное доверие легко взламывает барьеры, до сих пор наглухо отделявшие его от всего мира, но главное — от себя самого. Откуда в ней столько веры, столько беззаветности — неужели эхо того канувшего в небытие лета вернулось к ним?
А впрочем, разве это так уж важно? Она прильнула к нему, доверила себя мужчине, уверенная в его надежности и порядочности, и он хотел ее сейчас больше, чем кого-либо и когда-либо. Она была как надежда, с которой он давно распрощался, греза, в существование которой он и поверить не мог, и почему бы ему не отбросить на эти несколько минут свою извечную осторожность и целиком не отдаться чувствам, захлестнувшим его.
Мик осторожно приник губами к ее рту — ни намека на сопротивление или нерешительность. На порывы его жадного, ищущего языка она отозвалась так, будто всю жизнь ждала этого мгновения.
А когда ее руки словно в забытьи поднялись и легли на его обнаженные, могучие плечи, он и вовсе отбросил свою дурацкую осторожность. Господи, как же это ему нужно, оказывается, чтобы кто-то обнимал его! Мысли со звоном рассыпались в пустоте сознания, как жемчуг с оборвавшихся бус по паркету гостиной.
— Боже, Мик! — бормотала Фэйт, прижимаясь лицом к изгибу его шеи и вдыхая в себя его запах.
За последние четыре года жизни окончательно убедив себя, что волшебные сказки не более чем ложь, она с изумлением открывала в себе сейчас неиссякаемые родники страсти и потребность любить и быть любимой. В течение последних месяцев она представляла и планировала для себя жизнь без мужчин, то есть без мужчин вообще, жизнь, где она окажется вне их досягаемости и наконец-то ощутит себя в полной безопасности. И что же, выходит, она зря строила эти планы, не подозревая о том, что такие ужасные грубые существа, как мужчины, способны пробуждать в ней такие бездны чувств, способны дарить такое наслаждение и при этом привносить ощущение полной защищенности? Но зачем ей это открытие именно сейчас, сейчас, когда она уже расчертила и разметила для себя иной план жизни?
