- Ну ладно! Только знайте, - холодно блеснули свиные глазки Захарова, - если ваш сын будет вести себя так же, как его друзья, ему будет то же, что и им. Переломаем ему все кости. Вы поняли меня?
Захаров приказал полицейским разойтись по своим местам, а двум остаться ожидать, пока Олег возвратится из кино.
В душе я издевалась над этими головорезами: я была уверена, что мой Олег уже далеко отсюда. Видно, он успел уже спрятаться, а может быть, и перешёл линию фронта.
Наступила тревожная, без сна, ночь. Утром полицейских сменили новые, а тех - снова другие. Трое суток просидели они в нашей квартире, ожидая возвращения Олега.
На четвёртый день меня вызвали в полицию. Я попала к следователю Кулишёву, такому же выродку, как и Захаров. Он со злобой сказал мне:
- Ну, запрятала сынка? Так садись за него сама! А то какая ты мать, если не знаешь, где твой сын?
- Я говорю правду, - ответила я. - Не знаю, куда пошёл мой сын.
Кулишёв стукнул кулаком по столу, вскочил:
- Нужно и тебя повесить вместе с твоим сыном! Слушай же! Твой сын организовал банду, занимался диверсией, убивал представителей немецкой власти...
Помертвевшая, слушала я Кулишёва. Он знал всё: и о работе Олега в "Молодой гвардии", и о немецких машинах с подарками, и о листовках, и об организации комсомола. Вдруг он поднёс к моим глазам комсомольский билет.
- Чья это подпись, ну?!
Эта была подпись Олега: Кашук.
- Не знаю. Почерк не моего сына, да и фамилия не та: Кашук. Мой сын Кошевой.
Кулишёв опять начал кричать на меня, стучал кулаком по столу, сыпал угрозами. Вошёл начальник полиции Соликовский. Он зверем взглянул на меня, сквозь зубы прошипел:
- Глупой прикидываешься? Почерка не узнаёшь? Может, теперь узнаешь?
И он изо всей силы ударил меня кулаком в лицо...
Когда я пришла в себя, мой платок был весь в крови. Меня вывели в коридор:
- Сиди здесь, жди своего сынка!
Коридор был закопчённый, грязный, холодный и еле освещён. Я слышала стоны и крики избиваемых. Думала: "Кто это кричит? Не наши ли?"
Вдруг в комнате у следователей громко заиграл патефон. Чтоб не слышны были крики, немцы заглушали их весёлой музыкой. Сердце моё превратилось в кусок угля...
Я видела, как провели Ваню Земнухова и Улю Громову, и чуть не закричала - настолько они были оба избиты. Как я пожалела, что сидела в углу и они не могли меня видеть!
В одной из женщин, избитой и обезображенной, с распухшим, почерневшим лицом, я едва узнала Соколову. Потом мне стало известно, что в те дни были арестованы коммунисты Лютиков, Бараков, Мэрия Дымченко и другие. Подполье, так хорошо налаженное, было разгромлено.
