Я проводил в пионерской комнате, то есть на Северном полюсе, целые дни. Листал книжки о Севере. Разглядывал глобус. Дул в горн и стучал на барабане. Но не учился.
В ноябре 1950 года завуч школы Надежда Гавриловна Кравченко остановила маму в коридоре и спросила:
— Ваш сын знает азбуку?
— Да, и считает до ста.
— Пускай идет в класс.
— Но ведь ему еще нет семи…
— Я разрешаю. Это лучше, чем байдыки бить в пионерской комнате.
— Спасибо, Надежда Гавриловна.
Так в шесть лет я стал учеником первого класса.
Конечно, были небольшие проблемы с именем. Имя Родина звучит, что говорить, но все же немного нелепо. Кто‑то из маминых учеников спросил:
— Галина Антоновна, а какое уменьшительное будет от «Родина»?
— Уменьшительное? — не поняла мама. — Нет у Родины уменьшительного.
— Нет, я про вашего сына.
— Родина… так и будет Родина.
— А когда в футбол играет?
— Ну и что?
— Неудобно кричать: «Родина, Родина! Пасуй мне!»
К разговору подключились другие ученики.
— Можно называть его Радик, — предложила одна девочка. — Ему пойдет. Помните, в «Молодой гвардии» был Радик Юркин, помните?
Мама уступила. С тех пор меня стали называть не Родина, а Радик.
И все же маме нравилось имя Родина. В день моего шестнадцатилетия она подарила мне томик Стефана Цвейга с дарственной надписью: «Сыну моему, носящему гордое имя Родина, в день рождения — с любовью».
Счастье мамы длилось недолго. В 1951 году, в двадцать девять лет, у нее нашли туберкулез легких и категорически запретили общение с детьми. Она вынуждена была оставить дневную школу и устроиться в вечернюю, для взрослых. Большего удара, чем этот, она еще не получала. Ее любовь к детям была страстной, всепоглощающей. Но болезнь оказалась сильнее. Никогда больше мама не вернулась в класс. Призвание жизни так и осталось нереализованным. Ученики скучали по ней. Даже спустя тридцать лет, когда я приезжал в Днепропетровск на традиционный сбор, взрослые «дети» вспоминали школьный «Северный полюс» и Галину Антоновну, энергичную, худенькую учительницу, перетряхнувшую всю школу.
Я был примерным учеником, получал пятерки и четверки. Но я не был таким раскованным, как другие. Еще бы, сын учительницы!
— Радик! — одергивали меня. — Ты что это разбегался? Прекрати сейчас же, пока маме не сказали.
Нет, я не боялся наказания. Мама не была со мной строга. Я не хотел видеть ее плачущей. Не знаю почему, но глаза у нее всегда были на мокром месте. Впрочем, сегодня, задним числом, я понимаю, что терзало ее душу. Но тогда меня это раздражало.
