Покормили, напоили и направили к доктору — на осмотр.
Немецкий доктор, надев резиновые перчатки, осмотрел меня. Когда закончил, добродушно сказал:
— Да, да, беременна! Корош, Катя! Любишь немецких солдат! Корош! Немцев нужно любить. Немцы детей любят.
Доктор стал писать что‑то на листочке, и лицо у него было такое довольное, точно я подарила ему что‑то. Отдал листочек конвойному.
Ознакомившись с заключением врача, генерал решил:
— Мы направляем тебя в жандармерию. Будешь там жить и работать в их хозяйстве. Когда освободим твое село, отправим туда.
— Ой, Спасибо, большое спасибо.
Уходя, я кланялась генералу до полу — от всей души.
Значит, еще повоюем!
В те дни я был величиной с ноготок мизинца, не больше. Не думаю, чтобы мама в то время придавала своему здоровью большое значение. Ее беспокоило другое. Сможет ли она выполнить задание? Сможет ли выдержать нагрузки и испытания? Не подведет ли боевых друзей? Беременность была для нее всего лишь пропуском, гарантией, дающей ей право, согласно легенде, беспрепятственно двигаться к цели.
Сегодня любая женщина, готовящаяся стать матерью, знает, чем чреваты для нее физическое истощение, травмы, длительное переохлаждение или высокая температура. Знала это и моя мать. Как могла не знать! Заботило ли это ее? Нет, нисколько. В то время она была одержима не материнством, а героикой гражданского действия, поступка. Возможно, она и прислушивалась к тем глубинным изменениям, которые происходили в ее организме, но не более, чем сегодня я улавливаю дуновенье ветра в ее рассказе.
Меня доставили на мотоцикле в полевую жандармерию, располагавшуюся в районе бывшего совхоза «Степок». Вдоль дороги — ряд тополей. Несколько больших удлиненных построек. Большие погреба, вместительные сараи — бывшее совхозное хозяйство. теперь здесь немцы. полно военных автомобилей, мотоциклов.
Ко мне подошел высокий немец, лет сорока, начальник штаба полевой жандармерии.
— Ты Катя! Я — Отго! — сказал он, окидывая меня придирчивым взглядом. Он БЫЛ в трусах и в сандалиях на босу ногу. — Ты партизан!
Я ответила, что всегда отвечала в подобных случаях.
— Я — a, я — a! Все русские шпионы — безобидные люди! — резко оборвал он меня.
Я Почувствовала, что с таким лучше не спорить. Я Хихикнула, дав понять, что его юмор мне нравится. да и сам он, пожалуй.
— Катя скажет о себе все, да? — подмигнул он мне.
— Конечно, конечно, Отто!
Допрос длился не больше двух часов.
Когда меня определили на ночлег, была глубокая ночь. Мои соседи по каморке (я знала, что это были добровольные пленные) уже спали. Я Не могла разглядеть лиц, но слышала густой мужской храп.
