— Да, они там торгуются, спорят да говорят, а большевики дѣло дѣлают.
— Большевики-то, да, да, — быстро подхватил Гриша и продолжал, глядя на Ланина. — Знаешь, они могли бы там, в Сибири побить союзниковъ, как кур, как цыплят, — махнул он своей кепкой, — но они не хотят их бить. Они знаете, дѣлают так, — он вышел на середину кухни и, сунув кепку под мышку, выставил руки вперед, — окружат их пулеметами со всѣх сторон, — при этом он загребал руками невидимыхъ врагов и, сложив ладони так, точно, держал в них пойманную пташку, продолжал, — и держат их в серединѣ, но не бьют, а только дают им читать книжки и прокламаціи; — а потом, вот так сдѣлают им маленькую щелочку, — Гриша разжал чуть чуть концы своих пальцев и продолжал, — и выпустят, говоря: «Идите только на Сѣвер; откуда пришли»; вот как они дѣлают.
Всѣ с большим интересом слушали маленькаго оратора. Маша с застывшей улыбкой сидѣла на стулѣ и глазами, как бы заглядывая Гришѣ в рот, с нетерпѣніем ожидая, что он еще скажет. Всѣ дѣти Дубова с широко отіфытыми удивленными глазами смотрѣли на него, не спуская глаз, особенно мальчики. Ланин улыбаясь, курил и, когда Гриша кончил, сказал:
— Ну брат, вот так ты, молодец. — Знаешь, ты на митпнгѣ мог бы ораторствовать, честное слово.
Гриша стоя вновь в своем простѣнкѣ, сконфуженно, отвернув лицо в сторону проговорил:
— Какой я оратор, я еще маленькій…
— Но уж очень ты толково говоришь.
— Ну, а как ты в школѣ, небось тоже агитируешь учеников-то? — спросил Ланин.
— О да, бывает, да что они понимают; чуть что скажешь, а они сейчас: «Большевик, большевик!»; болыпвеики, говорят, людей за ничто убивают: и сейчас-же ко мнѣ драться лезут.
— Это плохо, — с сожалѣніем проговорил Ланин.
— Нѣт ничего, — быстро выскочив на середину кухни, сказал Гриша. Я тоже, как начинают меня бить, и я бью, сейчас живо; — он скакнул в ту и другую сторону, размахивая кулаченками и, встав, проговорил, — дам кому в морду, кому в зубы и убѣгу, — и он прислонился опять к простѣнку; кухня огласилась дружным смѣхом.
Ланин перестав смѣяться, но еще улыбаясь, проговорил:
— Ну брат, хотя ты и орленок, как я вижу, но все таки ты один, и поэтому дѣло твое дрянь.
— Да здѣсь-то у меня это мало бывает, — возразил Гриша, — вот в Пенсильваніи, когда я был, оттуда мы и сюда пріѣхали; там у меня была каждый день война….
— Тоже из за большевиков? — спросила Маша.
— Да, — отвѣтил Гриша и продолжал. — Один раз как-то надоѣло мнѣ слушать, как они на большевиков все нападают, я и сказал, что они ничего о большевиках не понимают, и что большевики, это всѣ бѣдные, рабочіе люди и что они хотят сдѣлать, что-б всѣм рабочим хорошо было. А они тут-же на меня и накинулись, здорово тогда подрался, их было пятеро; мнѣ попало, но и я им дал, потом вырвался и убѣжал. С тѣх пор и пошло почти каждый день, или ждут они меня у выхода школы, и тогда на кулаки надо драться и убѣгать, а если их нѣт у школы, то я ходил только один в эту сторону через большую луговину, к нашей фармѣ, а они в другую тогда кидали камнями. Но я то один, а луговина-то большая, — Гриша снова вышел на середину кухни, — они кидают, камни лѣтят, туда и сюда, я отпрыгиваю то в одну, то в другую сторону; — в одного-то трудно попасть, а я тоже кидаю, их-то много, в кого нибудь да попаду. Один раз одному голову проломил.
