– Ясное дело, – сказал Федор. – Он только, конечно, добрый больше, чем нет.
– Может быть, – кивнула Наталка, улыбнувшись. – Возможно, я ошибаюсь. Я очень пристрастна к таким людям. В прошлом году, летом, я приехала на работу. Техникум закончила. У них был с высшим, но ушел, поспорил с председателем. Только приехала, меня послали скот сдавать. Поехала. Приемщик хам невероятный, какой-то идиот прямо. Стыд, позор, что в нашем обществе есть еще такие люди, какой-то пережиток прямо, а не человек. Вот этот хам и говорит: уступи этого бычка, накину категорию, приму вне очереди. Я, конечно, возмутилась. Это хамство, государственное добро ему отдай!
– Ясное дело, – поддакнул Федор.
– Расплакалась, смешно даже. Дура дурехой, реву, ужас, кошмар какой-то. Рассказала все председателю, все как есть…
В это время подошла высокая, очень худая женщина, поздоровалась, открыла дверь.
– Наталья Ивановна! – крикнула она. – Вам обрат?
– Да, – ответила Наталка. – Сколько можно, давайте.
– Без подписей председателевых не дам. Есть она?
– Все есть, – ответила Наталка. – Давайте пять фляг обрата, хорошо?
– Не хорошо, но возьмите.
Федор забросил фляги в кузов. Он так легко, одной рукою ставил фляги в кузов, что женщине показалось, будто фляги пустые, и она у одной открыла крышку и заглянула. Фляги были полные.
– Все, – ответила, засмеявшись, женщина. – Наталья Ивановна, ой! У вас шофер. Где достали?
– Нигде, он не кой!
– Ой, правда, одолжите на чуть.
Федор засмущался, сел в кабину, но ему хотелось сказать что-то остроумное, веселое, и он сказал:
– А между прочим, людей сейчас не одалживают. У нас крепостного права нет.
– Ой, что вы говорите! – засмеялась женщина. – Это смотря как, на чуть можно, – продолжала она, показывая ровные, белые зубы.
Поехали к курятнику той же дорогой.
– На чем мы остановились? – спросила Наталка. – Ах, забыла. Так вот, рассказала ему как есть все. Что он ответил?
– Что? – спросил Федор.
– Как думаете – что?
– Не знаю.
– Во-первых, он на меня накричал. Во-вторых, обозвал меня самой глупой дурой, каких только свет видывал. В-третьих, я не выдержала, когда он особенно громко кричал, представляете, на все правление. С ума сойти можно. Я не стерпела – и трах ему пощечину… Как в водевиле!
– Ты? – удивился Федор. – Вы? Пощечину?
– Он, между прочим, остолбенел, глядит на меня совершенно страшенными глазами. У него не поймешь, то ли голубые, то ли серые глаза, средние, в общем. Ну, думаю, как трахнет меня сейчас, убьет же. Душа у меня оцепенела. Ах дура, ха-ха, ох дура! Прошел у него этот шок, он говорит: «Вот я тебя за это люблю. Молодец, цаца, другая бы в плач, а ты наотмашь – трах, и все! Молодец, цаца». Понимаете, у меня вышло как? Как у него? С маху. И это ему понравилось. А я случайно ударила. Я больше люблю бухгалтера, основательный человек. Это человек долга. Узкого, прямого, твердолобого, но долга. Он знает, что делает. Он не фантазер, как председатель. С ним не страшно. Он и умрет спокойно, деловито, уверенный, что так нужно. Такие люди мне больше по душе.
