Не на все вопросы Бутова ЭВМ ответила сразу: инженер, словно извиняясь, заметил, что для оператора слишком скромны исходные данные. И все же он надеется, что сможет в какой-то мере помочь полковнику.
Когда Бутов уже перестал рассчитывать на ЭВМ, отыскались дела, в которых фигурировал Сергей. Сообщая инженеру фамилию Сергея и скудные данные о нем, Бутов мало надеялся на успех. Но всякое бывает — вдруг да откликнется!
…Дело Крымова вел Михаил Петрович Клюев. Бутов хорошо помнил этого одаренного чекиста, рано ушедшего из жизни — тяжелая болезнь почек. Она-то, видимо, и помешала ему до конца проследить за судьбой Сергея. А жаль, очень жаль! Все могло сложиться по-другому. Конечно, сейчас ему, Бутову, легко рассуждать: «Упустили. Не довели до конца. Не уберегли парня». А Клюеву-то каково было? И в конце концов КГБ не исправительно-трудовая колония, не интернат для трудновоспитуемых. И обстоятельства тяжко сложились. Бутов не уверен, что сумел бы сладить с этими обстоятельствами, окажись он на месте Клюева.
…Сигнал тревоги подала Анна Михайловна Семенова, преподавательница английского языка одного из московских вузов. Сумбурное ее письмо в КГБ — видимо, писалось оно под свежим впечатлением услышанного от сына — сводилось в конечном счете к немудрящей истории.
«Сегодня вечером Толик, мой сын, сказал мне, что есть возможность легко решить проблему дубленки, о которой он мечтает целый год. Я спросила: «Каким образом?» Он ответил, что у его приятеля Сергея есть знакомый, который по сходной цене продает доллары, а на них уж запросто можно купить в соответствующем магазине дубленку. Я тут же накинулась на сына: «Ты с ума сошел, как можно даже думать о такой операции?» Он снисходительно усмехнулся и сказал: «Мамочка, не я первый и не я последний его клиент». Я потребовала от Толика немедленно прекратить всякие связи с этой дурной компанией и припугнула, на ходу выдумав историю с покупкой долларов, печально закончившуюся для ее участников. Потом я стала расспрашивать про молодого человека, предлагающего доллары. Старалась говорить как можно спокойнее, не дергать сына, старалась убедить его в том, что он шагнул на опасную дорожку, напомнила об умершем отце, кристально честном коммунисте, не признававшем никаких компромиссов с совестью. Но сын дерзко огрызнулся: «Предавать друзей постыдно. Так говорил и отец. Считай, что у нас не было никакого разговора». И не пожелал далее объясняться. Со мной началась истерика. «Хорошо, я согласна, не буду расспрашивать тебя, — кричала я. — Но дай слово, поклянись памятью отца, что ты никогда и помышлять не станешь о каких-то долларовых операциях?» Он буркнул: «Это я могу… Клянусь!.. Да и какие могут быть операции, когда у меня нет эквивалента». И ушел из дому. Я пишу эти строки, оставшись одна со своими тревожными мыслями. В моей голове полный хаос. На душе невыразимая тяжесть и страх за сына. И за себя. Боже мой, что с нами будет?! Не стану скрывать перед вами — первое, о чем я подумала: никому не рассказывать о разговоре с сыном. Но потом, после долгих размышлений, во имя любви к сыну я решила обратиться к вам. Не трогайте Толика, но удержите его от… Даже не знаю, от чего его надо удержать. Спасите Толика, но не трогайте его. Это все, что осталось у меня после смерти мужа. Как спасти и не трогать? Я не знаю. Вы лучше знаете».
