— Ты чего, вроде сияешь? — окинув ее подозрительным взглядом, спросил Сергей.
— Отгадай. Ни за что, ну, ни за что не отгадаешь! Папа нашелся. Нашелся! Понимаешь, Сережка?
Таня, пританцовывая, закружилась на месте. Затем, торопясь и захлебываясь, сообщила, что сегодня утром им принесли большой пакет, а в нем письмо от командования и сразу шесть папиных писем. Он живой! У партизан. Когда самолет подбили, он выбросился из него с парашютом. А когда приземлился — повредил себе ногу. Пока не подлечился, скрывался в белорусской деревне, а потом ушел к партизанам.
Таня говорила и говорила без конца. Незаметно они вышли к реке. Вот и полянка у омута…
— Помнишь, как мальчишки у меня здесь мяч отнимали? — вдруг спросила Таня.
— Помню.
— Смелый ты был. На троих один бросился. И победил. А теперь… — Она замолчала.
— Что теперь?
— Я про тот случай папе рассказала, а он знаешь как хвалил тебя? «Молодец, говорит, это орел, говорит, растет, в отца пошел, из него, говорит, настоящий человек будет». А ты… тоже орел… Ты так переменился. Совсем не такой, как был.
— А какой?
— Не знаю. Трус. Да, да, трус. Самый настоящий.
— Это ты брось… — повысил голос Сергей.
— Тебя как назвал Володька Селедцов? Симулянтом. А Витька? Кулаком, единоличником. Надо же! И ты промолчал. Тебе в лицо плюют, а ты молчишь. Да я бы им всем морды поразбивала! А он что-то провякал и позорно сбежал. Ну какой же ты после этого мальчишка? Противно!
У Сергея даже в голове помутилось. Трус! Вот что Таня думает о нем! Ну, постой! Я тебе докажу…
Ни слова не сказав ей, Сергей круто повернулся и решительно двинулся к омуту. Шарик побежал за ним.
— Ты куда? — спросила Таня, почуяв что-то недоброе.
— Искупаться хочу, — сдержанно ответил Сергей и начал быстро раздеваться. Снял тапочки, швырнул на землю рубашку, брюки. Остался в трусах.
— Сережка! — вскрикнула Таня, вдруг поняв все. Она решительно встала у него на пути, почти на самом краю обрыва.
— Уйди, — сквозь зубы буркнул Сергей и, боясь, как бы она не оступилась и не сорвалась вниз, шагнул назад.
Таня обхватила его руками и изо всех сил старалась оттеснить, оттолкнуть подальше от проклятого обрыва.
— Сережа, ты что! Здесь же нельзя! Утонешь! Не надо, ну, пожалуйста, миленький, пожалуйста, — просила она, совсем не замечая, что по щекам у нее катились слезы. — А я дура, дура набитая! Я буду кричать! Ма-ма-а! завопила она во весь голос, почувствовав, как Сережка крепко вцепился в ее руки и разомкнул их.
