Манефа Семеновна терпеливо выслушала ее, тяжко вздохнула и, сославшись на свои постоянные болезни, наотрез отказала. Слова ее о частых болезнях немало удивили Сергея — он ни разу еще не слышал никаких жалоб Манефы Семеновны и ни разу не видел ее больной.
— Эх вы, люди… — с горьким упреком сказала Антонина Петровна. — Был бы дома Николай Михайлович Зотов, не посмели бы так самоуправствовать.
— Я не самоуправствую. Мне сам Николай Михайлович поручил хозяйничать. И Сережка на моей совести. За образом письмо лежит, там все сказано, — сдерживаясь, чтобы не нагрубить, оправдывалась Манефа Семеновна.
Семибратова ушла. Сергей сел за уроки. Он раскрыл книжку, склонился над ней, но не читал. Манефа Семеновна взглянула на него и раз, и другой:
— Ты чего задумался?
— Ничего, — немного растерявшись, ответил Сергей и тут же спросил: Баб Манефа, а что у вас болит?
— Ты о чем, Сереженька?
— Семибратовой вы сказали, что болеете.
— А-а-а! — протянула Манефа Семеновна. По ее тону трудно было понять, что именно хотела она сказать этим восклицанием.
Она пытливо взглянула на Сергея и как можно спокойнее спросила:
— А ты почему, Сереженька, заговорил об этом?
И Сергей откровенно признался — никогда не замечал и даже не думал, что Манефа Семеновна может заболеть.
Старуха задумалась. Значит, мальчишка понял, что она обманывает.
— Небось подумал — Манефа Семеновна неправду сказала? Так?
Сергей покраснел, хотел сказать, что ничего подобного не думал, но вместо этого согласно кивнул головой.
Она грустно усмехнулась и не спеша стала разглаживать на морщинистой руке набухшие синеватые вены.
— Старый я человек, Сереженька, — тихо заговорила она, — чтобы говорить, а тем паче жить неправдой. У-ух, какой старый! Седьмой десяток доживаю. Это очень много! А господь все не прибирает, терпит мои грехи тяжкие. Что касаемо Семибратовой, правду я ей сказала. Все-то косточки у меня и болят и ноют. А что поделаешь? Хоть кричи, хоть плачь, какая от того польза?! Господь не такие муки терпел. Сам терпел и нам велел. Да и нельзя мне хворать, как другим. Ну-ка свались я, что с тобой станется? То-то и оно. Ведь я для тебя живу. Один ты у меня, тут и вся радость и все горе. Тебе хорошо — и у меня на сердце весело, с тобой что-нибудь — мне в десять раз горше. Так-то вот, Сереженька. Что же касаемо этих беженцев, я уже тебе поясняла. Да я для них, для безбожников, даже пальцем не пошевельну. Другое дело — единоверцы. Тут последним куском поделись, останнюю рубаху отдай. Ну, да не об этом речь. Так что знай, Сереженька, Семибратовой я правду сказала. Истинную правду. Хотя таких, как она, и обмануть не грех. Она ведь безбожница и великая грешница! Из-за таких и другим тяжко на белом свете…
