Дама (как бишь ее звали-то?) тихонько выдохнула:
— Мы тонем…
Полковник тряхнул головой, окончательно проснулся и услышал рев шторма, ощутил сотрясание корабельного корпуса — даже странно стало, как это любовников до сих пор не вышвырнуло из кровати.
— Уроды сыроядные! — послышался откуда-то сверху рев капитана. — Саддукен скотоложные! Чтоб вас, ехидн, Молох познал!
Отовсюду — и снаружи, и с нижней палубы, доносились отчаянные крики и рыдания, это боялись пассажиры.
Наталья Генриховна (вот как ее звали) с глубокой убежденностью сказала:
— Это мне за кощунство. За грехопадение на пути в святую обитель.
И жалобно, безнадежно заплакала.
Лагранж успокаивающе потрепал ее по мокрой щеке и быстро, по-военному, оделся.
— Куда вы? — в ужасе воскликнула паломница, но дверь захлопнулась. Через полминуты полицмейстер был уже на шлюпочной палубе.
Придерживая рукой кепи, так и рвавшееся в полет, он в два счета оценил ситуацию. Ситуация была ватер-клозетная.
Капитан метался вокруг рубки, тщетно пытаясь поднять на ноги полдюжины матросов, которые стояли на коленях и молились. Феликс Станиславович разобрал: «Под Твою милость прибегаем, Богородице Дево…» Рулевое колесо в рубке поматывалось туда-сюда, как пьяное, и пароход рыскал носом меж высоченных волн, несясь неведомо куда.
— Что это вы руль бросили, Нахимов?! — кинулся Лагранж к капитану.
Тот рассек воздух огромным кулачищем.
— Одному не вывернуть! Пароходишко дрянь, на большой волне курса не держит! Я говорил архимандриту! Эту кастрюлю сделали, чтоб по Неве дамочек катать, а тут Сине-море! Нас на Чертов Камень несет, там мели!
В тот же миг пароход вдруг дернулся и встал как вкопанный. Оба — и полицмейстер, и капитан — налетели на стенку рубки, чуть не упали. Корабль немножко поерзал и начал медленно поворачиваться вокруг собственной оси.
— Всё, сели! — в отчаянии вскричал капитан. — Если сейчас нос по волне не повернуть, через четверть часа на бок ляжем, и тогда всё, пиши пропало! У, козлы смердячие! — Он замахнулся на свою молящуюся команду. — Рыло бы им начистить, да нельзя мне, я обет давал ненасильственный!
Феликс Станиславович сосредоточенно наморщил лоб.
— А если начистить, тогда что?
— Всем вместе на трос приналечь — развернули бы. А, что уж теперь!
Капитан всплеснул руками и тоже бухнулся на колени, загнусавил:
— Прими, Господи, душу раба Твоего, на Тя бо упование возложиша Творца и Зиждителя и Бога нашего…
— Приналечь? — деловито переспросил полковник. — Это мы быстро.
