Большой Билл и Энсон одобрительно закивали головой, но Чарльз остановил их.
— Чего вы хотите от нас взамен? — спросил он у старика.
— Пускай ребята сами решают.
— Так дела не делаются, — резко заметил Чарльз. — Вы внесли предложение. Договаривайте до конца.
— Я бы так думал…
— Вы рассчитываете на то, что мы прокормим вас всю зиму? — перебил Чарльз.
— Нисколько. Если вы меня доставите на своей лодке в Клондайк, больше мне от вас ничего и не надо.
— У вас нет харчей, старина, вы там помрете с голоду.
— Кормился же до сих пор, — возразил с веселой искоркой в глазах старик Таруотер. — Мне семьдесят лет, и я еще ни разу не умер с голоду.
— Согласны вы подписать бумагу, что перейдете на свое иждивение, как только мы прибудем в Доусон? — продолжал деловой человек.
— Ну конечно, — был ответ.
Снова Чарльз прервал двух компаньонов, выражавших удовлетворение по поводу достигнутого соглашения.
— Еще одно, старина. У нас компания из четырех человек, и все мы имеем право голоса. Молодой Ливерпул ушел вперед с главным багажом. Мы не знаем, что он скажет.
— А что он за птица? — осведомился Таруотер.
— Грубый матрос, и нрав у него дрянной, запальчивый.
— Немножко буйный, — добавил Энсон.
— А уж как сквернословит! Прямо жутко становится, — подтвердил Большой Билл. — Зато малый справедливый, — добавил он, и Энсон с готовностью закивал, подтверждая похвалу.
— Вот что, ребята, — заключил Таруотер, — когда-то давно я решил отправиться в Калифорнию — и добрался до нее. А теперь попаду и в Клондайк. Нет! Ничто не остановит меня! Да вдобавок мне надо там выколотить из земли триста тысяч. И выколочу, ничто не помешает мне. Нужны мне эти деньги, и все тут. Буйный нрав еще не беда, раз малый справедливый. Была не была, иду с вами, пока не догоним его. Если же он скажет «нет», ну что же, стало быть, проиграл. Но мне почему-то сдается, что не скажет «нет». Уж очень близко будет к морозам, как же он бросит меня. А главное, надо мне попасть в Клондайк во что бы ни стало; думаю, не откажет он мне.
Старый Джон Таруотер сделался заметной фигурой среди толпы, идущей в Клондайк, вообще богатой колоритными фигурами. Эти тысячи людей, таскавшие по полтонны багажа на спине и проделывавшие каждую милю пути раз по двадцати, мало-помалу перезнакомились со стариком и стали называть его Дедушкой Морозом. И все время, пока дедушка работал, раздавался его дребезжащий фальцет, распевающий старинную песенку. Ни один из его компаньонов не мог на него ни в чем пожаловаться. Правда, суставы его были недостаточно гибки — он не отрицал, что слегка подвержен ревматизму, — двигался он медленно и как бы поскрипывал, похрустывал, однако не переставал двигаться. Последним забирался он вечером под одеяло, а утром был первым на ногах, чтобы напоить трех товарищей горячим кофе перед первой партией багажа, которую они обычно приносили до завтрака. Между завтраком и обедом, а затем между обедом и ужином он ухитрялся и сам перетащить несколько мешков. Впрочем, шестьдесят фунтов были крайним пределом для его сил. Он мог поднять и семьдесят пять, но не выдерживал до конца. Раз как-то ему вздумалось нагрузить на себя девяносто, тут он совсем надорвался и два дня был сам не свой.
