— Ну, что скажете? — повторил Хичкок.
— Может быть, это не совсем так, — задумчиво произнес Хевс. — Очень может быть, что это басня, — ничего больше!
— Оставьте!
Такое явное равнодушие к судьбе человека стало выводить его из себя.
— Но что вы намерены делать, если это окажется не басней, а действительностью?
— Я лично не вижу никакого повода для нашего вмешательства, — сказал Уэрц. — Раз они решили, они и должны сделать по-своему. У них этот обычай существовал еще до нас, и, может быть, на этом основана вся их религиозная жизнь. Нас это нисколько не касается. У нас одно дело: добывать золото, добыть его в нужном количестве, а затем уехать из этой Богом проклятой страны. Кроме зверей, здесь никто жить не может, кроме зверей и этих дьяволов. Но чем эти дьяволы лучше зверей? Помните, господа, что самая опасная штука на свете — глупость!
— Вот с этим я вполне согласен! — воскликнул Хевс. — Здесь нас только четверо, и мы находимся на расстоянии трехсот миль от Юкона, то есть от наших. Что мы можем поделать с полусотней дикарей? Убеждения наши не помогут. Если мы затеем ссору, они укокошат нас. И чего ради нам беспокоиться? Золото здесь есть, собирать его можно без помехи — и слава богу! Я вполне согласен с Дэйвом.
— Ну, конечно! — сказал Дэйв Уэрц.
Хичкок с возмущенным видом повернулся к Зигмунду, который продолжал тихонько напевать:
Только год промчится, и лоза созреет,
Я вернусь, любовь моя, сюда.
— Что ж, Хичкок, — произнес он наконец, — я согласен с ними. Что мы можем поделать, если на нас нападут пятьдесят дьяволов? Один дружный натиск с их стороны — и капут нам! Какая польза от этого? Девушке все равно не миновать смерти. Я понимаю — бороться с ними, если вы чувствуете за собой силу… А так!..
— Сила есть! — прервал его Хичкок. — Четверо белых во сто раз сильнее четверых красных. Подумайте же о девушке.
Зигмунд продолжал гладить собаку.
— Вот именно, я и думаю о девушке. У этой девушки голубые, как летнее небо, глаза. Ее смех звучит, как летняя волна; у нее такие же золотые волосы, как и у меня; а косы толщиной с мою руку. Она живет очень далеко отсюда, в теплой, мягкой стране — и ждет меня. Она ждет так долго, что я не имею права бросить работу теперь, когда набрал уже так много золота.
— А вот мне было бы страшно и стыдно смотреть в голубые глаза, раз я знаю, что из-за меня погибли черные глаза.
Хичкок произнес это с явной насмешкой. Он всегда был способен к подвигу, любил дело ради дела, независимо от того, какую пользу он лично извлечет из него.
