Самое обидное — что он молчал. Точно не мог решиться заговорить о важном, а говорить с ней о глупостях не хотелось. И она — в конце концов устала говорить вместо него и замолчала, помешивая ложечкой остатки кофе в чашке и не поднимая глаз.
— Знаешь, — сказал он, испугавшись, что она устанет от молчания и уйдет. — Мне так много хочется тебе сказать сейчас, но почему-то я молчу. Я трус.
— Я тоже, — серьезно ответила она. — Тоже трус. Потому что мне, например, очень хочется тебе рассказать, что со мной бывает, когда я прикасаюсь к старой иконе, но я очень боюсь. Ты посчитаешь меня сумасшедшей, уйдешь, и мы никогда больше не увидимся. Я куда больше трус, чем ты. Потому что ты меня увидел только что и совсем не хотел со мной познакомиться. А я… Я влюблена в твои пейзажи, особенно в тот, где монастырь. И я больше всего на свете хотела с тобой поговорить. А теперь сижу и молчу. А перед этим несла какую-то околесицу — и ты, наверное, подумал, что я совсем пустоголовая. Подумал, да?
Он рассмеялся.
— Нет, — покачал он головой. — Я подумал, что ты мужественно берешь на себя функцию поддержания разговора. Сам я настолько слаб, что даже на это не способен. Но… Знаешь, чего я боюсь больше всего на свете?
Она посмотрела ему в глаза, и — все поняла. Улыбнулась светло и радостно и прошептала:
— Ну, может быть, того же, чего боюсь и я? Что мы сейчас разойдемся в разные стороны и Бог не даст нам с тобой больше шанса встретиться и поговорить?
«А мы все молчим, мы все считаем и ждем. Мы все поем — о себе, о чем же нам петь еще? Но словно бы что-то не так, словно бы блекнут цвета, словно бы нам опять не хватает тебя», — пел по радио Гребенщиков, и он подумал, что в этом кафе — где им суждена была откровенность — даже музыка играет особенная, нежная, и нет в том случайности — хотя сейчас эта музыка закончится, начнется другая, но — именно сейчас…
Серебро Господа моего, серебро Господа,
Разве я знаю слова, чтобы сказать о тебе?
Серебро Господа моего, серебро Господа —
Выше слез, выше слов, вровень с нашей тоской…
— Разве я знаю слова, чтобы сказать — тебе?
Она улыбнулась.
— Я тоже, — ответила она. — Они куда-то исчезли. Я хотела тебе рассказать, что, когда я дотронулась нечаянно до той твоей картины, я увидела там три фигуры… А до этого я видела радугу. Никто ее не видел. И я потом обнаружила, что никакой радуги там нет. Но — когда я посмотрела в первый раз, я ее видела!
Он вздрогнул и поднял на нее глаза.
