Он представил себе, что уже находится там, вместе с этой забавной Елизаветой, далеко-далеко — от совершенно невнятной, убогой, серой реальности именно этого города, и ему стало легче дышать.
«Ну и что, что я бегу отсюда, — подумал он. — По сути, мы все время бежим. Кто от чего. Кто от реальности, в эти вот храмы, придумывая себе Бога, а кто-то бежит от окружающей серости бытия, или…»
— От собственной серости.
Он дернулся, обернулся — Елизавета фотографировала храм, стояла к нему спиной. Почувствовав его взгляд, обернулась, вопросительно вздернула бровки.
— Ничего, так, показалось.
На пустой заснеженной улице никого не было. Они вдвоем. Но голос был женским. И он слышал его четко.
Или показалось, что слышал.
Было холодно. Он поднял выше воротник куртки.
— Ты скоро? — спросил у Елизаветы.
Она с некоторым сожалением кивнула — казалось, она не чувствует холода.
— Сейчас… Удивительно красиво. Знаешь, как во сне. Из темноты выплывает светящийся храм…
И, подумав, добавила едва слышно:
Меч не опущен в руках Херувима,
Сторожа райских ворот.
Божья обитель для грешных незрима,
Почему ему показалось, что она имеет в виду именно его?
— Вот уж я все вижу, — проворчал он. — Просто ты живешь в Праге. Там другая культура. Другие особенности архитектуры. А я живу здесь, и я постоянно натыкаюсь на эти купола. Понимаешь, тебе это кажется прекрасным. А мне нет.
Она ничего не ответила, только пожала плечами и сказала, уже когда они поднимались вверх по улице:
— Каждому свое. Просто каждому свое. Я не хотела тебя обидеть… Просто вспомнилось стихотворение вашей русской поэтессы.
Сердце ненужное, темное, злое,
Знавшее боль от стыда.
Даже свеча пред святым аналоем
И ему снова показалось, что это про него, почему-то вспомнилась старушка с мальчиком, потом — священник с его словами о таланте и приближении к Богу — он же только отдалялся, он вообще не хотел в это верить, что же — он лишен дарования?
— Нет, — прошептал он замерзшими губами. — Нет… Это — не про меня.
