Марта серьезно посмотрела в глаза лейтенанту:
— Нет, но неплохо было бы объяснить, Ханс, — со вчерашнего дня она называла его по имени и на «ты», как друга, — что будет по этой капитуляции с жителями Мариенбурга?
Хольмстрем неуверенно отвел глаза:
— Как обычно в таких случаях, Марта. Либо уйдете с гарнизоном в Ригу, если нас, конечно, выпустят, либо останетесь в своих домах под московитами. Имущество плакало и в том, и в другом случае. Но на жизнь и личную неприкосновенность можно надеяться. Все зависит от того, станет ли Шереметис говорить с нами…
Московская артиллерия ответила за Шереметиса громовым залпом, ударившим не по городу, а по стене. Вековые твердыни Мариенбурга содрогнулись от удара, вокруг истошно запели осколки, рикошетируя от камня и впиваясь в живые тела, все заволокло выедающим глаза дымом разрывов. Марта завизжала от ужаса, прижав ладони к ушам, и, наверное, сорвалась бы со стены, если бы Йохан не подхватил ее и не прижал к каменному парапету, прикрыв своим телом.
— Западная батарея, гранатой заряжай! — заорал кто-то хриплым и отчаянным голосом. — Мушкетеры к бойницам!
Марта скорее догадалась, чем узнала, что это Хольмстрем. Она лежала и слушала всем телом дрожь камней любимого Мариенбурга, принимавших удары врага.
— Лежи здесь, девочка моя, и не вздумай вставать! — ласково, но твердо приказал Йохан и, вскочив, бросился на свой пост. Марта на четвереньках подползла к бойнице и, сжавшись в комок, укрылась за зубцом. Поначалу было очень жутко, не столько от страха за свою жизнь, сколько от того, что она еще никогда не оказывалась в самом сердце сражения. Потом девушка понемногу успокоилась (насколько, конечно, можно успокоиться, полуоглохнув от пальбы и глотая слезы от дыма) и начала осматриваться по сторонам. Артиллерия Мариенбурга палила ответным огнем, не жалея снарядов: благо их в избытке поставляли бездонные и неуязвимые для московских бомб погреба местного арсенала. После каждого выстрела артиллеристы всеми силами наваливались на лафеты своих бомбард,[30] чтобы их, несмотря на подложенные деревянные и каменные «башмаки», не отбросило с позиции отдачей. Гарнизонные мушкетеры и синие уппландские драгуны ждали своего часа, спрятав головы за парапетом и шепча в усы то ли проклятия, то ли молитвы, то ли и то и другое — вперемешку. Одному артиллеристу осколком бомбы, словно ножом, срезало верхнюю половину головы вместе со шляпой, и он грянулся на боевой ход,
