Жена Петра Великого. Наша первая Императрица | страница 148



— Ты читай, читай, Борис Петрович! Внемли слову государеву!

Борис Петрович трагически покряхтел и стал читать. Михайло Борисович, поверенный во всех отцовских делах, подошел и уверенно заглянул ему через плечо. Все так, великий государь действительно предписывал фельдмаршалу Шереметеву отдать ливонскую пленницу Марту Крузе экономкой в дом Меншикову, да еще «лишнего часа не медля». Данилыч специально ткнул в эти слова своим холеным пальцем, украшенным богатым перстнем, и хотел было затребовать Марту сразу, но Борис Петрович остудил его пыл.

— Не спеши, Александр Данилыч, — жестко сказал он Меншикову. — Лишнего часа не помедлю, будь надежен. Однако же девица собраться должна, тебе с ней в Питербурх дорога не близкая, надобно ей и провизии в дорогу, и пожитки уложить. Час сейчас вечерний, поздний — не с постели же ее поднимать! Утром она к тебе явится, мой денщик Порфирич ее и приведет.

— Желаю лицезреть мою слугу немедля, на то есть воля государя! — дерзко шагнул вперед Меншиков, но Шереметев-старший не отступил, и они столкнулись грудь в грудь, будто бойцовые петухи в земле гишпанской.

— Ступай к себе подобру-поздорову, Александр Данилыч, — с тихой, но внятной угрозой произнес фельдмаршал. — Марта тебе не девка крепостная, чтобы по твоему зову из кровати выскакивать! Ты здесь гость, а хозяин в моем доме — я. Воли царской я не нарушу, не смею, но твоей воли под этим кровом не будет!

Шереметев всей тяжестью подался вперед, и Меншиков невольно отступил на шаг.

— Фрау Марте не будет нанесено никакого урона, — заверил он Шереметева. — Помысли сам, Борис Петрович: закиснет совсем она в дому-то твоем. Скука да скорбь здесь одна. А у меня в Питербурхе куда как весело будет: ассамблеи, пиры званые, кавалеры галантные из самой Европы, танцы, политесы различные… Там ее умения ой как пригодятся! Экономку я, Борис Петрович, давно искал, да чтоб непременно европейского воспитания. Чтобы в доме моем новом все, как надо, устроила! Не одному же тебе, фельдмаршал, такое счастье. Государь мне давно велел обустроиться в Санкт-Питербурхе наилучшим образом. Так что не скупись, фельдмаршал, поделись своим сокровищем! Поверь, ни к чему постыдному я фрау Крузе принуждать не буду. Никогда Александр Меншиков девиц не неволил, а ежели любили меня которые — то по сердечному желанию!

Верно, все верно говорил Меншиков, но только Борис Петрович сразу понял: лжет, котина проклятый, да еще как лжет! Не для того он Марту к себе в дом берет, чтобы она на ассамблеях танцевала да на пирах слугами верховодила. Тела, только ее беззащитного нежного тела жаждет Менжик. А все остальное — потом, если сложится. Но в последней фразе Меншикова чувствовалась правда. Александр Данилыч действительно никого не принуждал к амурам, не брал силой. Жаден был до женской сладости, но галантен. Хитрецом был, но уж никак не насильником! Это несколько успокоило Шереметева, но судьба Марты все равно представлялась ему печальной. В том, что эта необычайная девушка сумеет остаться тверда в любви к своему шведу и устоять перед самыми настойчивыми притязаниями своего нового хозяина, Борис Петрович не сомневался. Только вот станет ли держать ее после этого у себя Данилыч, не пустит ли на солдатскую потеху? Или, не приведи Господь, хуже того, попадется она в дому Меншикова на глаза самому государю?! Петр Алексеевич тоже до женского пола охоч, притом нетерпелив и лют, как зверь, прости Господи. Он отказа не потерпит, враз сволокут девчонку в пыточную! Сейчас Шереметев горько жалел, что не отпустил Марту тогда, под Мариенбургом, а потащил ее за собой в Москву. Бежать ей надо, бежать…