— Господин фельдмаршал, я не хочу отягчать вас заботами о себе, — как можно более почтительно сказала Марта. — Я бы хотела вернуться в Мариенбург. Я должна ждать там своего мужа…
— И думать забудь! — резко ответил Шереметев, и в голосе его зазвучало раздражение, словно он говорил с непослушной маленькой девочкой. — Со мной на Москву пойдешь. Ишь, чего удумала: девка, одна, да на руинах, а вокруг лихих людей и беглых солдат — пруд пруди! Пропадешь здесь. На Москву пойдешь, я сказал! А мужик твой, коли жив, конечно, и коли любит тебя, все едино сыщется. А нет — другого себе найдешь, еще краше, еще лучше! Ты молода…
— Тогда я убегу! — голос Марты вызывающе зазвенел.
Шереметев улыбнулся. Эта упрямая, колючая девчонка положительно нравилась ему. Настоящая полячка, знавал он таких в младые лета! Но, подавив улыбку, Борис Петрович произнес строго:
— Из моего плена и здоровому мужику не сбежать, не то что тебе, дочка. Покорись добром, а то силой смирю. Недосуг мне с тобой! И брови не супь, не надо. После спасибо мне скажешь! Ступай спать. Тебе завтра немало работы сыщется.
Марта холодно поклонилась и вышла.
Шереметев потянулся за сулеей с вином, налил себе стакан, потом второй — денщику и глазами указал ему на лавку подле себя. Порфирич присел на краешек, скромно, но с достоинством. Барин и слуга чокнулись и молча выпили, как давние друзья, которые знают друг о друге все.
— Что мыслишь, старый? — спросил Шереметев. — Сбежит?
Порфирич для солидности пожевал губами и веско молвил:
— Могет! Эта все могет!
— А ты последи, чтоб не смогла. Бес ее искушает, и имя тому бесу — Амур. Я тебя, Порфирич, знаю: коли ты схочешь, сбежит девка. Погибнет она, когда сбежит, это как пить дать. Так ты, Порфирич, захоти, чтоб не сбежала. От тебя и мурзы татарские, и полковники польские не уходили. Не как холопа, как друга-приятеля тебя прошу.
Слуга лукаво прищурился:
— А что тебе в ней, батюшка Борис Петрович?
— Батюшка, — проворчал Шереметев. — Какой я тебе батюшка? Оба мы с тобой дедушки! Сам не знаю, Егор Порфирич, что мне в многоязыкой этой. Вижу в ней… нечто! Сказать не могу что. Только не обычная это девка, путь ее ждет долгий, высокий. Подсобим ей сейчас — Божьей воле подсобим.
Глава 16
ОТКРОВЕНИЕ ПАСТОРА ГЛЮКА
Для пастора Глюка падение Мариенбурга стало кошмаром. Кошмаром, который он сам приближал и которому отчасти способствовал. Теперь он не мог без угрызений совести, тайных и явных мук вспоминать о своих сношениях с русским двором и о надежде на то, что московиты освободят его народ от власти шведской короны. Шведы ушли, но освобождение не наступило. Пришла другая власть — быть может, еще более суровая и жестокая, чем предыдущая. И дело было не в старике Шереметеве, в котором, при более тесном общении с ним, пастор Глюк обнаружил и благородство, и даже некоторое великодушие, и не в солдатиках-московитах, которые могли быть и лютыми — хуже хищных зверей, и добрыми, и растерянными, словно дети. Русские офицеры тоже (при более тесном общении с ними) обнаруживали достойные уважения свойства ума и характера.
